Форма входа
Логин:
Пароль:
Главная| Форум Дружины
Личные сообщения() · Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · PDA
  • Страница 1 из 1
  • 1
Форум Дружины » Авторский раздел » тексты атамана Кержака » Материк - Сибирь (еще один проект))))
Материк - Сибирь
Кержак Дата: Суббота, 29.05.2010, 08:37 | Сообщение # 1
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16021
Награды: 39
Статус: Offline
«Материк Сибирь»

эпиграф
Мне от мыслей-видений не уснуть до утра:
Снова цепи-мишени, громовое "ура".
Умирали, как жили – кто во рву, кто в бою,
Мы – за нашу Россию, а они – за свою...

Пролог.

Адмирал Колчак в это утро проснулся как обычно с головной болью – боль была не настоящая, излечимая аптекарским порошком – это было иная тяжесть. Тяжесть поражения, давящая на него уже полгода с началом отступления с Урала. Уже привычно задавив ее, поднялся и стал одеваться. Вокруг была какая-то удивительная тишина, можно было даже подумать, что во всем доме никого нет. Странно и… хорошо.
Как будто мир не сходил с ума. Адмирал все чаще ловил себя на том, что ему очень не хватает тишины и одиночества, внутренне сознавая свою несовместимость с тем делом, которым он вынужден заниматься. Тяжело переживая все неудачи Белого Движения, во многом винил в них, в этих самых неудачах, именно себя.
Часто он задавал себе вопрос – что же он должен сделать, чтобы изменить ситуацию и не находил ответа. В этот момент взгляд его скользнул по стене и остановился на иконе, стоявшей на поставце, - «наверное, только чудо способно спасти Россию», - подумал Колчак и даже мотнул головой, отгоняя от себя эту мысль, уж слишком обреченно она звучала. Неожиданно все нарастающий грохот заставил верховного правителя отвлечься от своих горестных мыслей. Подошел к большому окну, выходящему на Иртыш. Посмотрел на реку и, поразившись увиденным, перекрестился, беззвучно, одними губами прошептав, - «Господи, Спаси и Сохрани».

Глава 1.

19 сентября 1919 года машинист Степан Семашко вел свой эшелон на перегоне Камышловск-Тюмень. Пышма уже позади, несколько часов хода и будет Тугулым. Степан, а с ним заодно и его кочегар, Сёма Черный, сейчас спокойно отдыхавший (он только что накидал угля в топку), очень хорошо понимали сколь ценный груз им доверено везти. Вообще за последние два года они умудрились не раз возить очень важные грузы как для красных (как и сейчас), так и для белых, что настраивало их на философский лад. Но даже вдвоем в будке своего паровоза они предпочитали на такие темы не говорить. Так вот, везли они очень важный груз, именно так им сказал комиссар Рабинович, специально приехавший проводить состав. В двадцати вагонах, следовавших за их героическим паровозом, ехали так нужные для красного восточного фронта боеприпасы: патроны, снаряды, гранаты, а также две роты красноармейцев, которые заодно и охраняли ценный состав, и шли на подкрепление потрепанным частям 3 Армии.
Машинист очень не плохо ориентировался в происходящих событиях и видел, что на данный момент продвижение красных сильно замедлилось, если не сказать полностью прекратилось, начавшееся второго сентября контрнаступление колчаковцев развивалось достаточно успешно, хотя им пока и не удалось разгромить 5 Армию, но такая перспектива становилась день ото дня все реальней.
Все эти размышления не мешали Семашко внимательно наблюдать как за путями, так и за машиной, он только начал поворачивать голову, чтобы скомандовать Сёме подкинуть еще уголька, как заметил какое-то странное свечение впереди. Оно появилось совершенно неожиданно и невероятно глобально (как коммунистическая всемирная революция), заполнив небо от горизонта до горизонта и, переливаясь всеми цветами радуги, уходило ввысь, теряясь в вышине. Больше всего Степану это явление напоминало мыльный пузырь, только очень большой. Что это явление могло собой представлять, он не знал, но в те секунды, что были в его распоряжении, Степан решил, что видит перед собой что-то вроде северного сияния и появившаяся на мгновенье мысль остановить состав так и не облеклась в действие. Момент входа в пелену запомнился Степану навсегда, он уже начал понимать, что перед ним совсем не северное сияние, но ничего поделать уже не мог, да и не хотел, только задержал дыхание, как будто ныряя и…
Ему показалось, что прямо перед ним взорвался фугас огромной силы, решив, что умирает, он только и успел мысленно пробормотать «Господи помилуй», как сознание отключилось. Пробуждение было стремительным, судя по всему, не прошло и секунды. Сёма, начавший вставать, да так и застрявший между положением сидя и стоя, в тот же момент продолжил подъем своего худого и пропитанного угольной пылью тела, почему-то выглянул за борт паровоза и посмотрел назад.
- Степан, гляди.
Семашко, толком ничего не понимая, тоже посмотрел назад и обнаружил, что за их паровозом ничего нет, ни состава, ни самой железной дороги, нет и пелены, а есть густой и какой-то непривычный лес. Это было уже слишком. Степан выжал сцепление машины и дернул рычаг тормоза. Паровоз, протяжно-лязгающе заскрипев всеми колесами, остановился. Оба они соскочили на насыпь и пошли по путям назад. Первая остановка произошла у ровно срубленной задней стенки тендера, вся стена вместе с прицепным устройством отсутствовали, металл на срезе был чуть теплый и ярко блестел на солнце.
- И как это все понимать? Что ж за силища нужна, чтоб вот так рубануть? Как думаешь? – спросил Сема, подняв какие-то ошалевшие и одновременно растерянные глаза, уцепился взглядом за Степана и, с каким-то почти религиозным трепетом ожидая ответа, замер.
Сема всегда очень гордился своим паровозом, считал его едва ли не сверх существом, навредить которому не под силу никому. Он знал, что это не так, но одновременно он ЗНАЛ, что есть в этой для постороннего странноватой идее своя правда и ему этой правды было вполне достаточно, теперь же увидев, что произошло с тендером, он испытал, выражаясь современным языком, культурный шок.
Степан ничего не ответил, только молча прикоснулся рукой к поверхности среза, постоял еще, будто пытаясь получить неведомый ему ответ от высших сил, затем резко развернулся и снова зашагал по шпалам в сторону, откуда несколько минут назад они так бодро прикатили.
Примерно в двухстах метрах (а кто бы мерил?) позади их паровоза насыпь кончалась – рельсы были будто отрублены, и сразу за линией среза шел отвесный спуск, на котором можно было увидеть всю структуру насыпи (слои гравия, песка и так далее).
Чем может быть объяснено подобное явление ни Степан, ни Сёма сказать не могли.
- Ну, и чё думаешь? - нетерпеливо выдал кочегар.
- А что тут скажешь? Не знаю, – задумчиво и несколько растягивая слова, ответил машинист, - давай пройдем подальше назад, посмотрим чего, может, найдется путь и наш состав.
- Ну, давай сходим, чё б и не сходить, только вот мыслю, зряшнее это дело, ты глянь – тайга кругом, нету никаких путей, только впереди, а назади – ничего.
Степан молча посмотрел на Сему.
- Да ладно, че смотришь, если не жалко ноги по бурелому ломать, давай пойдем, посмотрим.
Черный, чуть исподлобья зыркнув по сторонам, раздраженно сплюнул и спрыгнул с края насыпи. Во второй раз за этот день Сёма застыл, так и не закончив движения, где-то совсем неподалеку раздался могучий и какой-то злобный рёв, ревел явно хищник и крупный, а главное, сильно не в духе. Опомнились наши герои, только оказавшись в будке паровоза. Теперь им стали заметны те безусловные отличия окружающей природы от их родной – уральской, знакомой с детства. Расширенными от страха глазами они внимательно всматривались в лесной окоем, стискивая один рукоять пистолета, другой лопату для угля.
Лес вокруг был так же дик и первозданен, как и тот прежний, но каким же богатым и роскошным он стал, повсюду виднелись могучие стволы, уходящие своими кронами далеко ввысь, никак не меньше шестидесяти-семидесяти метров и с очень мощными массивными стволами (диаметром в три-пять метров), росли они достаточно свободно, не слишком теснясь друг к другу, по низу шел густой подлесок из папоротников и разных кустарников. В целом, картина была не знакома и величественна. И вместе с тем, в рельефе угадывались знакомые очертания, эту дорогу Степан знал, наверное, наизусть, уже в течение пятнадцати лет он водил паровозы на этом участке. Прикрыв глаза, он представил себе очертания окрестностей и самые приметные точки, затем посмотрел вокруг и сумел разглядеть тот памятный холм, на котором неким безвестным человеком был издавна поставлен крест, теперь креста видно не было, но сам холм проглядывал сквозь бурно поднявшуюся растительность.
Несколько нервно переведя дыхание, Степан обнаружил, что и запахи, насколько это вообще возможно определить, стоя в будке работающего и дымящего как следствие паровоза, иные, более пряные и нежные, манящие и лишенные такой привычной и только теперь на диссонансе осознанной полынной горчинки.
Сёма повернулся к Семашко и сказал.
- Вроде ничего.
- Да, никого не видно, - с немалым облегчением подтвердил машинист, ему было стыдно за только что пережитый страх и панику, которую он допустил. Но, положа себе руку на сердце, он не мог не признать, что не убежать и остановиться было выше человеческих сил.
- Наши бы уже как-то подали знак, если бы были поблизости, как думаешь? – с затаенной надеждой спросил Сема.
- Возможно… тут товарищ кочегар, мы имеем дело с чем-то крайне необычным, мистическим, и надо бы разобраться и не пороть горячку, - назидательные нотки в речи Степана кому-то могли показаться смешными, он и сам бы мог в другой ситуации посмеяться, а вот сейчас они почему-то помогали вернуть самоуважение и уверенность. Пожевав губами, он добавил:
- Да … Хорошо, хоть тендер не отрезало, а то далеко бы мы с тобой, Сема, уехали.
Черный скептически хмыкнул, страх постепенно отступал, и к кочегару возвращалась его всегдашняя привычка хмыкать неопределенно и задавать вопросы на подобие – «а чё?».
Вот и сейчас он не отказал себе в удовольствии и сказал.
- И чё теперь, где наши-то?
- А то, что где теперь наши, и кто теперь наши, надо еще выяснить, и тут спешки не нужно, ты посмотри вокруг – это не наш Урал. Если даже забыть про пелену, про … что это было? Взрыв или еще чего, про рельсы, словно отрезанные ножом, да и про исчезнувшие вагоны, а только осмотреться кругом, то можно сказать, что все не так, это не наш Урал, хотя и похоже чуток по рельефу, да и дорога впереди есть, думаю, если ехать вперед, то должны выйти к людям.
Семашко махнул рукой в сторону леса и оба, как по команде, повернули головы в тщетной попытке что-то высмотреть в гуще леса, быть может, ожидая разглядеть там ответы на все свои высказанные и еще не оформившиеся вопросы.
Представить, что людей они больше не встретят, ни тот, ни другой были не в состоянии, мир людей, окружавший их с момента появления на свет, был для них самоочевидным и обязательным. Так что их фантазия была основательно ограничена их представлениями.
Поэтому, когда из-за высоких стволов появился человек, они одновременно вздрогнули и обрадовались. Мужик в линялой солдатской форме, с огромным и на вид тяжелым чемоданом, укрепленным на ремнях за спиной, подойдя к паровозу, спокойно осмотрел его, а заодно и всю картину обрывающихся в никуда рельсов. Затем, не торопясь, снял с плеч чемодан, распрямился, сдвинул на затылок мятую фуражку без кокарды, отер вспотевший лоб большим, кстати, довольно чистым носовым платком, и сказал.
- Здорово, мужики. Что происходит - то, вы, случаем, не знаете? Шел по дороге, и вдруг какая-то пелена появилась, прямо передо мной. Шагнул в нее, чуть не упал, потом смотрю, дороги нет, ни впереди, ни сзади, да и лес другой, слава Богу, - он широко перекрестился двумя перстами, - вот вышел к вам на пути, вижу, и у вас не все ладно, а то уж думал леший водит.
Степану понравился это основательный и спокойный человек, он оценил могучий разворот плеч, тяжелые, широкие ладони и твердый взгляд небольших светлых глаз солдата.
- Ты откуда?
- С войны иду, все хватит, навоевался, решил домой.
- Я - Степан Семашко, машинист этого паровоза, это кочегар – Семен Черный, прозвище у него такое, а ты кто, мил человек?
- А я - Перунов Антон, из села тут неподалеку – Катарач называется, может, слышали?
- Как не слыхать, слыхали, - влез в разговор до того молчавший Семен.
- Так вот я туда и иду, - коротко и по существу ответил солдат.
В это момент Степан боковым зрением уловил, что стрелка давления пара стоит на красном секторе и, быстро повернувшись, дал гудок, заодно стравливая избыток пара в котле. Мощный сигнал паровоза широко разнесся по лесу, порождая многократное эхо, и тут же на него ответили - сначала один, а затем еще и еще, со всех сторон ревели, выли и рычали неведомые и страшные одной своей кровожадностью и решимостью звериные голоса.
Степан как-то сразу пожалел про данный им гудок, на душе стало противно и пусто, его будто ударила вся это чуждость, незнаемость всего вокруг, на мгновенье мир сжался до тесной будки паровоза, но вот голоса стихли, и тяжесть стала уходить.
- Ну, так что, подбросите до поворота? – повторил свой вопрос Антон.
- Отчего не подбросить, давай забирайся, - ответил кочегар, решивший проявить инициативу (слова такого он не знал, но проявил именно ее).
Такие обычные, будто из прошлого мира слова, вернули Степану способность действовать, сняли его с тормоза. Решено – едем вперед. По-крайней мере, до развилки.
Солдат протянул свой чемодан тут же ухватившемуся за ручку Семену, который невольно крякнул, поразившись весу ящика.
- Ты там чего, гири пудовые таскаешь, Антон?
- Не гири, инструмент, я столяр-плотник, раздобыл инструмента разного для работы, домой несу. А они все железные, так что весу в чемодане под два пуда.
Разместившись у задней стенки будки, чтобы не мешать машинисту и кочегару работать, солдат присел на свой чемодан и примолк. Поезд, пыхнув паром, медленно тронулся, постепенно набирая скорость.

Под мерный перестук колес Степану думалось о многом, мысли двигались в такт с составом, пробуждая привычное чувство силы и уверенности, правда, в последние два года оно – это чувство стало как-то теряться, отступая под тяжестью происходящих на глазах Степана трагедий, и только в такие моменты как сейчас вновь прорезалось в сознании. Все годы революции Степан чувствовал, что занят важным и нужным делом – не для государства и партий – для людей, он помогает им (таким же русским людям, как и он) добираться домой или к близким, такое понимание выстраивало между Степаном и окружающим миром некую стену, сквозь которую практически не проникал страх.
Но сейчас и это толком не помогало. Мысли тяжело метались в голове, лицо комиссара вставало перед ним со всей революционной беспощадностью и ожесточенностью: приеду в Тюмень – расстреляют к чертям собачьим, тук-тук-тук, а если не приеду? Что делать тогда? тук-тук-тук. А как семья? Дети, Софья? Как они? тук-тук-тук. Но если вернуться точно расстреляют, состав то был важнейший, тук-тук-тук, свидетелей кроме Сёмы, а он не счет, нету, тук-тук-тук. Может спрятаться? Бросить паровоз и сбежать, а потом… тук-тук-тук… потом вывезти семью и уехать куда подальше.
Внезапно что-то отвлекло Степана от размышлений, он повернулся, пытаясь понять, в чем дело и увидел лицо солдата, который говорил ему…
Заметив, что машинист переключил таки внимание на него, Антон кивнул сам себе и спокойно сказал:
- Ты сам то куда теперь? Может в Катарач ко мне заглянешь? Думаю, не с руки вам сейчас в Тюмень то ехать.
Степан поразился сходству мыслей, казалось, совершенно постороннего ему человека своим собственным, он чуть не поперхнулся, слова застряли в горле, и в образовавшуюся паузу вклинился Сёма:
- А чего такого, расскажем чего да как, ну, зарестуют, потом же сами и отпустят…
Не видя поддержки своим словам, Семен замолчал и уже гораздо менее уверенным тоном добавил:
- Иль чё, не отпустят?
Лицо его как-то вытянулось и побледнело, хотя из-за толстого слоя угольной пыли это и казалось невозможным.
Все помолчали.
- Так что решаете? - нарушил молчание Антон. - В Тюмень или в Катарач? Вы смотрите, а то уже пора тормозить ежли чего, тут вот сверток наш будет вскоре.
Степан кивнул, подтверждая и одновременно соглашаясь с предложением.
- Хорошо. Пойдем в Катарач. Там сориентируемся чего дальше делать.
Он даже не спрашивал Сёму насчет согласия - внутри была уверенность, что тот в одиночку никуда не пойдет - не поедет.
- Ну, тогда лады. Тормози машину, будем сгружаться.
Степан плавно остановил паровоз и, с немалым сожалением оглядев такую родную и надежную стальную махину, не торопясь, спустился по ступенькам. Комок в горле не дал ему ничего сказать. А ведь хотелось как-то попрощаться с могучим железным другом. Сема, прихвативший ломик из тендера, и солдат со своим чемоданом уже шагали по узкоколейке, Семашко же, сделав движение им вслед, замер на месте, пораженный какой-то догадкой, быстро поднялся обратно в будку и, спустя пару минут, буквально скатившись вниз по лесенке, резво припустил за изрядно ушедшими вперед спутниками.

Глава 2.

- Я так понимаю, - полушепотом, чтобы не потревожить тишину леса, произнес солдат, - что все тропки, протоптанные или даже колеи, проторенные, начисто пропали. Повезло нам, что Резкунов, хозяин стекольного завода в Ертарском, эту узкоколейку проложил перед войной, а то нынче бы по лесу шли вовсе без примет. Те леса, прежние, я как свои пять пальцев знал, а эти, нынешние, никак признать не могу. То чудится,- знакомая горушка, а за ней распадочек должен быть, такой долгий, ан нет. Обычная поляна, и вот как тут быть, не пойму. Ну, дайте срок, разберусь, что к чему.
Тяжеленный чемодан на спине Антона, казалось, нисколько не мешал ему. Шаг его бодрый и широкий не сбивался вот уже полчаса, да и речь не сказать, что была надрывна и прерывиста. Так можно сидя в кресле разговаривать, подумалось Семашко, которому пройденные километры отдавались уже во всем теле. Ноги, ощутимо сбитые, наливались тяжестью и мозолями, дыхания не хватало, подумал было закурить, но тут же отказался от идеи. Причин же было целых три. Первая – Перунов то - двойдан, а у них с куревом строго. Вторая – мало ли что, пока зверя на пути не попадалось, так зачем лишний раз резким запахом трубочного табака приманивать? И третья причина была самая банальная, как сам же Степан себе с горечью и признался, дыхания и так не хватает, а если еще и закурить, то все, пиши - пропало.
А как было хорошо прежде, на прямом перегоне раскурить трубочку и, попыхивая в такт с паровозом дымком, стремительно мчаться вперед, заглатывая стальные нитки рельсов. Да, а ведь может быть и так, что он больше никогда машинистом не будет и не увидит летящий навстречу горизонт. И что-то внутри будто толкнуло, нашептывая и придавая ничем не обоснованную уверенность - обязательно проедет еще, и не пассажиром, машинистом. Может еще только раз, но обязательно.
Размеренная ходьба, пускай и в неудобной обуви, все же настраивает на задумчивый лад, созерцательный, так сказать. Сожаления об оставленном локомотиве медленно уходили, освобождая пространство в голове для размышлений и наблюдений.
Вдоль узкоколейки вздымались в невероятную высоту огромные, неохватные стволы. Удивительно свежий, чуть хвойный, пахнущий смолой и каким-то почти благовонным ароматом воздух был весь пронизан зеленоватым, рассеянным светом. Утренний туман отступил, обнажая мощный, густой подлесок, полный неизвестных Семашко растений. Часть из них походила на кустарники, часть на папоротники, часть же и вовсе ни с чем у Степана не ассоциировалась. С другой стороны, он никогда и не был натуралистом. В лесу толком и не бывал. Охоту не любил и на зверя не ходил. По молодости лет увлекался некоторое время стрельбой, но и то не по животным, а по мишеням. В те времена у него не плохо получалось. Но и в юности Степан не был спортсменом, все больше занимаясь механикой и математикой, он основное время проводил в мастерских у отца, в то время служившего на Ижевском заводе инженером. Так что первыми и любимыми игрушками Степы были револьверы и винтовки.
Те времена давно канули в лету. Отец, рано умерший, оставил жену и пятерых малолетних детей практически без средств, так что мечты старшего из них - Степана о Горном институте развеялись, как дым. Но гимназию он все же смог закончить. Сразу после этого поступил в учебу на машиниста. Так что к своим тридцати трем годам Семашко успел отработать на железной дороге четырнадцать лет. Он нисколько не жалел о своем выборе, как мы уже и говорили, он всем сердцем полюбил локомотивы и дорогу. Теперь же он с неким сожалением и досадой думал о том, что его аккуратные сапоги не слишком подходящая обувь для пеших походов.
Глядя на разношенные солдатские ботинки Антона или на грубые, тяжелые бутсы Семы, он ясно осознал все преимущества такой обуви над его узконосыми, дорогими сапожками. «То, что ноги я собью в кровь, сомнений не вызывает. Так что пару дней только на заживление сорванных мозолей уйдет, это точно. А потом раздобудем другую одежду и двинем в Тюмень». Приняв такое решение, Степан почувствовал облегчение, ведь каждый шаг уводил его все дальше от близких, которые еще спят, наверняка. Но теперь, когда решение о возвращении принято, стало чуть легче на душе. «Софья, малыши, что с вами будет теперь? Лишь бы красные по своей извечной привычке не додумались взять семью в заложники. Нет, не должно так быть, не должно» как заклинание повторял Семашко про себя, стараясь вернуть потерянное самообладание.
- Передых. Отдохнем чуток и дальше двинем. Я так думаю, уже не долго осталось, полпути, почитай, пройдено, - все тем же полушепотом произнес Антон, аккуратно снимая чемодан со спины.
- Так че, нам еще час топать? – таким же полушепотом, только несколько менее спокойным, задал свой вопрос Сема.
- Да, с часок. Точно сказать не могу, не понятно все. Кабы не рельсы, заплутал бы, как есть заплутал. Но тут другой дороги нет, так что иди - не сворачивай, а там и Ертарский. А уж оттуда до Катарача рукой подать.
- Знаю я твои, Антон, рукой подать, поди еще часа два пилить?
- Не жмись, Сема, дойдем в целости. Главное, чтобы никакой серьезный зверь к нам на дорогу не вышел, оружия-то при мне нет, кроме ножа, не твоим же ломиком отмахиваться будем.
Сема, быстро глянув на Семашко, хотел что-то ответить, но Степан и сам решил вступить в разговор.
- У меня есть оружие.
И он достал из прихваченного с собой саквояжа тяжелый американский кольт М1911.
- Семь патронов сорок пятого калибра. Думаю, вблизи и крупному зверю мало не покажется. Надежный, точный, сам его пристреливал. Есть еще две запасные обоймы с собой. Тебе, Антон, не отдам, думаю, сам я с ним получше справлюсь, ты-то, наверняка, больше из винтовки привычен?
- Так и есть. Из винтовок да из ружья, с пулеметом тоже могу, было дело, пришлось пострелять. А вот из пистолетов как-то не случалось. Ну, и хорошо. Ты, Степан, этот кольт далеко не убирай, держи лучше при себе, не ровен час, пригодится. Больно много всякого странного вокруг слышится.
Степан удивленно посмотрел на солдата. Ему вовсе не казалось, что вокруг много странного, обычные голоса птиц, где-то вдали послышался трубный, похожий чем-то на бычий, рев. Но ставить под сомнение высказанное Антоном Степан не счел разумным. Не ему – горожанину до мозга костей, подвергать скепсису знание о природе опытного лесовика-охотника.
- Хорошо. У меня кобура есть. Я ее на пояс сейчас же прикреплю и пистолет заряжу.
Перунов согласно кивнул головой, выражая полное согласие с решением машиниста. Сам же он достал свой нож (изрядных размеров тесачок) и, проверив ногтем заточку, удовлетворенно крякнул и убрал клинок назад в ножны. Степан не торопясь снарядил все три обоймы тяжелыми, латунными патронами и, вставив одну из них в рукоять пистолета, спрятал две запасные в карман куртки. Достав кожаную открытую кобуру, расстегнул пояс и продел ремень сквозь петли. Поправив все так, чтобы было поудобнее выхватывать, если что, застегнул пояс и вложил кольт в кобуру.
- Все, я готов.
Идти дальше совершенно не хотелось, но не идти еще хуже. В конце концов, утешил себя Семашко, все когда-нибудь кончается, кончится и эта дорога. И вдруг, спохватившись, сам себе добавил, «Только пускай все закончится хорошо». Даже самые несуеверные люди, попав в сложные обстоятельства, подчас склонны проявлять несвойственное им обычно внимание к деталям и словам. Кто знает, может быть, в этом проявляется глубоко запрятанный в нас мифологический, древний охотник, связывавший рисунок на стене и произнесенное слово с успехом на охоте. Ведь дух зверя может подслушать, верно?
- Я вот что подумал. Давайте-ка я вас в село не поведу. Тут по моим прикидкам поблизости должна быть охотничья избушка, во-о-о-н за той горкой, и банька, и печь, все есть. Вы там схоронитесь, мало ли какая власть сейчас в Ертарке? Может большевицкая? А если так, то вас могут и арестовать для проверки, у меня-то документы в порядке, а вот у вас, я так думаю, наоборот. Дойдем туда, оставлю вас, а к завтрему принесу еды, одежки, в общем, обеспечу всем нужным. Что скажете?
- Я и сам хотел тебе что-то наподобие предложить, так что полностью поддерживаю, - согласился Степан.
Сема выглядел несколько расстроенным, ему-то уже виделся запотевший жбан кваса и бутыль первача с разварной, свеженькой, только собранной картошкой, горячий, прямо из печи каравай, пироги, эх, он махнул рукой, мол, чего с вами делать, ироды, ведите в свою избушку, и первым поднялся.
Путь по лесу сильно отличался от недавней ходьбы по шпалам. Здесь в зеленоватом сумраке, за каждым стволом таилось неизвестное и опасное. Жара, все более ощутимая с каждой минутой на дороге, ушла, сменившись приятной прохладой. И заблудиться среди деревьев-великанов явно проще простого, если бы не солдат, машинист с кочегаром наверняка бы потерялись очень быстро. Но Антон четко и уверенно шагал вперед, так что бывшим железнодорожникам оставалось лишь следовать за ним все дальше в гущу первозданного леса.
Здесь ничего не напоминало о присутствии человека. Ровным счетом. Ни единого следа вырубки, тропки, если и попадались, то исключительно звериные. На первой из них Перунов на секунду склонился и зачем-то приложил ладонь к земле. Смысл действия совершенно ускользнул от Семашко, тоже читалось и в ответном взгляде Семена. Спрашивать о чем-то в эту минуту ни тот, ни другой не проявили никакого желания, слишком подавлял лес. Говорить не хотелось совершенно.
Несколько раз Степан замечал ярких и довольно крупных птиц, незнакомого ему облика, заметил он вдалеке и какого-то зверя, который на мгновенье мелькнул в чаще и скрылся, оставив впечатление исполинской силы, плавно перетекающей под бурой шерстью. Зверь, как показалось Семашко, был похож на зубра, только очень большого. Размером с першерона или больше, видел он его совсем не долго. Но впечатление осталось очень сильное.
Поднявшись по склону холма, все трое увидели обещанную избушку, такую маленькую и невзрачную на фоне исполинов, окруживших небольшую полянку, напитанную солнечным светом. Вся эта картина была полна такой гармонии и идиллии, что будь Семашко художником, он просто не смог бы отказаться от мгновенно возникшей потребности запечатлеть чудесный пейзаж. К счастью, пейзажистом наш герой не был, потому, что стоило им шагнуть вперед, как они увидели крупную, здорово смахивающую на кабана скотину, размером с годовалого бычка.
Зверь секунду молча подслеповато рассматривал непрошенных гостей (он и так был не в духе, обнаружив на привычной полянке, где он любил полакомиться грибами, какое-то странное сооружение), а теперь еще и новые претенденты на этот замечательный лужок. Кабан, назовем его так, всхрапнув, склонил морду вниз и, резко набирая скорость, рванул вперед. Намерения его сомнений вызвать не могли бы даже у самого злостного защитника дикой природы. А что делать, природа она ведь на самом деле дикая и ей все равно, любитель ты кабанятины или напротив, последовательный пацифист и вегетарианец.
Все трое дружно рванули назад, под защиту деревьев. Прекрасно понимая, что сейчас все зависит от него, Степан, бросив саквояж, на бегу выхватил пистолет и, привычно-бездумно сняв его с предохранителя, передернул затвор, досылая патрон и мельком подосадовав на себя, что не додумался сделать это заранее. Оказавшись под, пускай и не слишком надежной, но все же защитой древесного ствола, он мгновенно изготовился к стрельбе и, сжав обеими руками кольт, выровнял мушку и, наведя оружие на стремительно приближающуюся морду, с торчащими едва ли не на полметра клыками, открыл частый огонь. Пистолет при каждом выстреле ощутимо толкал в ладони, ствол подбрасывало, но стрелок привычно и очень быстро выравнивал оружие, взгляд его, прикованный к цели, не отрывался от кабаньей головы ни на долю секунды. Кабан продолжал лететь на Степана, последнюю пулю он всадил уже с расстояния в пару метров и уже был готов попрощаться с жизнью, как внезапно в бок зверя врезался Антон, держа свой тяжеленный чемодан в высоко поднятых руках.
Удар оказался столь силен, что сбил кабана с копыт и отбросил на пару метров в сторону. Антон, ни на мгновенье не останавливаясь, отбросил свою импровизированную колотушку и, выхватив тесак, вогнал его в основание кабаньего черепа, затем выдернул клинок из раны и снова всадил его, теперь уже стараясь достать сердце зверя. Удары наносились с такой частотой и точностью, что если бы в этот самый момент Степан не был бы полностью занят перезарядкой кольта, он мог бы узнать много нового о технике и мастерстве своего случайного спутника в работе с ножом. Справившись, наконец, с пистолетом, Семашко подскочил к кабану и, нацелив ствол точно в его лоб, выстрелил. Зверь, итак бывший при последнем издыхании (все пули из кольта попали ему в голову, правда, так и не убив) теперь затих окончательно.
Ноги Степана подкосились, и он без сил опустился на землю. Только сейчас он осознал, что был на грани смерти, ужасной смерти, которая летела к нему на кабаньих клыках. Если бы не Антон и сорок пятый калибр, он уже был бы растерзан и порван в клочья. Видение собственного тела, с вывалившимися из распоротого ударом клыков живота внутренностями, настолько явственно предстало перед ним (обычно такой впечатлительностью Степан не отличался, предпочитая здоровый прагматизм в оценках и суждениях), что его затрясло и вырвало. Спустя минуту, немного прейдя в себя, он обнаружил, что медленно идет к хижине, следом за мужиками, с натугой тащившими прямо по свежей зеленой траве тушу убитого общими усилиями зверя.
Оказавшись внутри избушки, он на одних рефлексах перекрестился на красный угол (просто повторив действия солдата), а ведь не делал так уже давно, почитая себя едва ли не атеистом. И сразу уселся на лавку, стоящую у стены. Во рту была горечь. Как сквозь вату до него доносились голоса Антона и Семы.
- Сема, сбегай за саквояжем, а я пока воды Степану принесу.
Вода - это хорошо, встрепенулось сознание героического кабаноубийцы, вода мне бы не помешала. Небольшой берестяной туесок, полный холодной чистой воды, оказался прямо у его рта, и он сразу же приник к его краю, жадно глотая жидкость. С каждым глотком возвращаясь в себя. Допив, Степан даже смог сказать, крепко ухватив жилистое запястье солдата.
- Антон, я тебе жизнью обязан, ты меня спас. Я твой должник, перед Богом говорю. Спаси тя Христос.
И медленно поднявшись, склонился перед Антоном в низком, земном поклоне.
Перунов лишь молча усадил его назад на лавку и, ничего не сказав, вышел в сенцы. В тот же миг в дом заскочил Сема. В руках его был саквояж и пустая обойма, второпях брошенная Семашко при перезарядке пистолета.
- Вот, наше, принес. Ты Степан истинный герой, всех нас спас, грудью, - и не в силах сдержаться, обнял своего старого товарища и заплакал. Слишком велико оказалось потрясение. Слезы в этот момент несли с собой очищение и освобождение. И оба не стыдились их.
Вот на это мы на время оставим наших героев. У них впереди и баня, которую вскоре истопит Антон, и свежая, ароматная кабанятина, зажаренная на углях, и долгий разговор за бутылкой беленькой, обнаружившейся в запасах Семы, и расставание с солдатом, который всей душой стремился в родное село, к молодой жене, Катеньке. Но перед расставанием они четко условились о завтрашней встрече. Проводив Перунова, оба не сговариваясь завалились спать, как следует подперев дверь батожком, так, на всякий случай. И уснули, несмотря на самый разгар жаркого осеннего дня, мгновенно, проспав до самого утра. Сны, если были, им наутро совершенно не вспомнились.

 все сообщения
Кержак Дата: Суббота, 29.05.2010, 08:38 | Сообщение # 2
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16021
Награды: 39
Статус: Offline
Глава 3.

Первым очнулся, как ни странно, Степан. Сначала он долго лежал в полудреме, ни о чем не думая, открывать глаза и подниматься не хотелось, поднял же его заливистый пересвист какой-то птицы. Вот пожелание подавиться собственным чириканьем и стало для Семашко первой внятной мыслю этого солнечного утра. Уснул он на широкой лавке и теперь лихо сел, опустив ноги на пол. Ступни тут же дернуло болью, Степан совсем забыл про лопнувшие и растертые в кровь мозоли. Скривившись, он, как воспитанный на классической литературе человек, не стал ругаться, а что-то невнятно пробормотав сквозь зубы, принялся осматривать свои конечности, оценивая урон, понесенный ими за вчерашний день.
Все оказалось не так и страшно. «Жить будете», - вынес себе диагноз машинист, использовав одну из любимых фраз своего старого знакомого, да, пожалуй, и единственного друга, Николая Колокольцева, вот уже восемь лет успешно практиковавшего в Тюмени доктора. Воспоминания о Николае всколыхнули и мысли о семье. Что не удивительно, ведь последние пять лет двое старых друзей жили в одном доме, деля его на две равные части. Дом стоял на высоком берегу Туры и вид из его окон открывался изумительный.
«Что-то мысли скачут, не могу толком думать, вроде и выпили вчера не много…», - пронеслось в полусонном сознании Семашко. Он снова подтвердил себе, что как только ноги чуть подживут, сразу отправится в Тюмень и обязательно вывезет семью, вот только куда ехать потом еще не решил, маловато пока знаний о ситуации.
«Ну, ничего, скоро придет Перунов, у него наверняка будут новости, расспрошу его как следует, может, что и узнаю». Мучить себя мыслями о близких он себе запретил. Строго - настрого. Настало время осмотреться. Избушка была весьма обычного облика, стояла она на высоком основании и потому пол был деревянный, из толстых плотно пригнанных полубревен. Низкая дверь, ведущая из небольших сенцев с высокими порожками, справа от нее печка, за ней простенок с маленьким оконцем, глядящим на восток, сейчас в мутноватые стекла ярко бил солнечный свет. В красном углу темная иконка с лампадой, сейчас не зажженной. А вот у противоположной от входа стены и стояла лавка, на которой этой ночью спал Степан. «Под образами лежал, однако», - с какой-то непонятной самому себе интонацией подумал машинист. «Видно солнышко меня и разбудило, до чего же яркое, горячее, похоже, осень откладывается на неопределенный срок». Оставалось повернуть голову к последней еще не осмотренной стене. Там на точно такой же лавке лежал и сонно похрапывал Сема. Секунду подумав, Степан решил, что время общего подъема можно и отложить.
Последним из увиденных по списку, но не по важности объектов убранства избушки оказался стол. Небольшой, квадратный, с массивными вырубленными из цельных сосновых чурбачков ножками, он возвышался как раз слева от печки, под самым оконцем. И поначалу был проигнорирован Степаном, как раз из-за яркого света, бьющего сквозь стекло.
Теперь же, когда он встал и прошелся до центра комнаты, и сам стол, и остатки вчерашнего пиршества (пустая бутылка и три зеленоватых стеклянных стакана (все же рядом стекольный завод, как вчера пояснил Антон), большая миска с недоеденными кусками кабанятины, туесок с водой) оказались на виду, мгновенно произведя оригинальный эффект – в горле Семашко буйным цветом вспыхнул сушняк, который он, не медля, решил погасить водой. Жадно выпив всю жидкость в туеске до дна, он не удовлетворился этим и, ухватив берестяную емкость, резво шагнул к стоящей у порога колоде с запасом питьевой воды. Щедро зачерпнув из нее, снова начал пить, вода потекла по усам и груди, но большая часть все же угодила в желудок, утихомирив все последствия вчерашней попойки. Про себя Степан подивился такому радикальному эффекту от всего-то грамм трехсот первача, но потом припомнил, что качество напитка и вчера показалось ему низким, так что вместо чистой смеси спирта и воды они употребили невнятную композицию с изрядной добавкой сивухи. Семашко такой продукт не употреблял в принципе, но после недавних событий, апогеем которых стал расстрел монструозного зверюги, потребность выпить оказалась сильней привычек и норм, принятых в прежней жизни.
Только машинист успел спокойно передохнуть и блаженно расслабиться, привалившись к углу печи, как новая потребность властно заговорила в нем. Мочевой пузырь, четко и определенно посылая один сигнал за другим, недвусмысленно предупреждал – хозяин, тебе стоит поторопиться. И Степан не стал сопротивляться зову природы. Забыв обо всем, он крупной рысью кинулся к сенцам, буквально сметя на своем пути батожок, исправно подпиравший внешнюю дверь, широко распахнул ее и вырвался на оперативный простор. Тут, казалось бы, весь мир для тебя, но инстинкт горожанина требовал уединения и кабинки. Которая и обнаружилась на некотором удалении. Резво проковыляв на израненных ногах к цели, он приступил к делу.
Спустя минуту блаженно улыбающийся Степан покинул тесную будку и, уже не торопясь, пошел назад к избушке. Обратная дорога оказалась для него куда более трудной. Стебли травы щекотали и кололи босые ступни, утренняя роса, попадая на свежие раны от мозолей, производила эффект наподобие йода или зеленки.
Только представьте себе, читатель, что ноги ваши покрыты многочисленными ссадинами и вы идете по самую щиколотку в растворе спирта. Представили? Вот. А наш герой не представил, а пережил несколько крайне неприятных секунд, заодно твердо пообещав себе, что из дому босиком он больше не выйдет до тех пор, пока все не заживет.
Быстро шагая, Степан краем глаза заметил пару пасущихся животных, обычное дело в деревне, не правда ли? И только уже в сенцах, блаженно выдохнув и почувствовав немалое облегчение (кто знает, может, роса тоже помогла?) Семашко понял – виденные им животные никакого отношения к домашним не имеют. Мысль эта заставила его застыть на месте, забыв про ноги, да и вообще про все на свете. Он тут же снова приоткрыл дверь и высунул голову во двор.
Зрелище ему представилось и знакомое, и удивительное. Поляна за ночь нисколько не изменилась, все та же ярко зеленая трава, все те же раскидистые гиганты по краям ее. И это было привычно. Точнее, совсем не привычно, тут же поправил Семашко сам себя. Но знакомо, со вчерашнего дня. А вот то, что увидел он на самой полянке, его удивило до невозможности, так что Степан даже дышать забыл на время. Только обнаружив, что уже задыхается, открыл рот и беззвучно, как рыба, глотнул воздуха. Посреди поляны, будто паря в легком стелющемся по траве тумане, блестя золотистыми, атласно-пятнистыми боками, спокойно паслись, совершенно игнорируя человека, три больших и очень красивых оленя. Точнее, целая оленья семья: глава семейства с роскошными, ветвистыми рогами, мама олениха и маленький олененок, держащийся поближе к матери, на вид ему было пара месяцев от роду. В животных было столько красоты, достоинства и грации, а малыш был так трогателен, что Степан долго не мог прийти в себя и только созерцал красоту. Внезапно раздался громкий голос Семы, который, видимо, проснувшись и не обнаружив Степана, принялся во весь голос кричать, призывая своего товарища, совершенно забыв вчерашние наставления солдата о том, что кричать в лесу строго настрого запрещается. Олень, подняв увенчанную рогами голову, посмотрел в сторону избушки и, секунду подумав, спокойно и уверенно покинул полянку, следом за ним ушли и самка с детенышем. Волшебство закончилось.
Чуток поморщившись, Степан откликнулся на очередной вопль Черного.
- Не кричи, тут я.
И крепко затворив дверь, вернулся в комнату.
- Чего вопишь, режут тебя? Антон что вчера говорил или ты не слышал? В лесу не то, что кричать в голос, - говорить нельзя, только шепотом. А ты?
Сема, пристыжено и одновременно обрадовано поглядывая на Степана из-под черных бровей, ответил.
- А че? Я проснулся - тебя нет, ну, я и испугался, спросонья-то чего не помстится.
- Ладно. Ты не представляешь себе, что я сейчас видел, - машинисту не терпелось поделиться впечатлениями, - семейство оленей, огромные, красивые. Людей совершенно не боятся, паслись чуть не десяти метрах от избушки, можешь себе вообразить? Шкура золотистая, не знал я, что такие красавцы в наших краях живут…
Он задумчиво примолк, заново переживая только что виденное. Но Семен не дал ему и в этот раз, теперь уже в памяти, созерцать величественную картину. Черный, подойдя к колоде с водой, сухим, слегка надтреснутым голосом, в перерывах между питьем воды сообщил.
- Дык, Степан Ильич, и кабанов таких на Урале отродясь не бывало. И не только на Урале. Антон вчерась сказывал, а он-то охотник, что таких зверюг нигде не видывал и не слыхивал, мол, чудом уцелели, тебя вот хвалил, говорил, меткий ты стрелок. Так-то вот.
Хотя Семашко вчера также как и Сема слышал эти слова Перунова, они совершенно не отложились в его памяти, зато теперь, после напоминания Семы, фразы, как по команде, всплыли в сознании.
- Да, Семен, трудно принять, что мир здесь какой-то другой. И что за реальность вокруг нас? Как думаешь?
- А че тут думать? Живы пока и то - хлеб. Разберемся потихоньку. Вот счас на двор выйдем, оглядимся, потом солдат придет, новости принесет,- у него дернулся кадык в предчувствие новой порции самогона. Переглотнув, он продолжил, - а там поглядим.
- Может, ты и прав. Вот только и сейчас есть о чем подумать.
С этими словами Степан вернулся на свою лавку и крепко уселся на ней. «Раз уж никакой позитивной программы не удалось пока выработать, займемся делом», - решил он про себя. И протянув руку, ухватил свою дорожную сумку.
Открыв саквояж, он достал пистолет и, подставив его под луч бившего из окна солнца, внимательно осмотрел внешний вид оружия, выщелкнул обойму и проверил патроны. Увиденное не радовало. Вчера, к своему стыду, он даже не почистил оружие. Теперь это упущение следовало исправить.
«А вот без заряженного пистолета из дому ни ногой. И просто – осторожность, и еще раз осторожность, сожрут – не подавятся». Вот с такими мыслями он и чистил ствол от нагара. Расстелив на лавке чистую тряпицу, полностью разобрал и тщательно протер все части пистолета, затем снова собрал, доснарядил обоймы, загнал одну в рукоять, передернул затвор и вложил в кобуру, которую снова нацепил на пояс. Запасные обоймы в карман куртки, это уже привычно.
А вот теперь можно и прогуляться. В полутемных сенцах увидел свои сапоги и буквально содрогнулся, - «Надо поискать себе что-то на ноги». Аккуратно приоткрыв, в который раз, входную дверь, высунул голову в утреннюю свежесть и прохладу. В пределах видимости ничего крупнее стрекоз видно не было. Выходить из дома он не решился, сначала какая-то обувь нужна. Повернувшись к Семе, спросил.
- Семен, как думаешь, что-нибудь с моими сапогами можешь сделать, чтобы я в них ходил без вреда?
- А че бы и не сделать? Можно сделать. Счас покумекаю, че и как.
Черный ухватил сапоги и принялся крутить их в руках, что-то бормоча себе под нос. Степан, вернувшись на лавку, откинулся к стене и, закрыв глаза, задумался обо всем происходящем. Как он сам часто любил повторять, - «Думать полезно практически всегда». Мысли же в его голове крутились вокруг далеко не привычной для Урала флоры и фауны, теплой, не по сезону, погоды, невероятному происшествию с составом и всех прочих событий последних суток.
- А давай-ка мы, Сема, на свежий воздух выберемся. Чего в избушке-то сидеть? – сказал несколько преувеличенно-бодрым тоном Семашко, обращаясь к погрузившемуся в рассматривание сапог Черному.
В ответ Семен ничего не сказал, а просто поднялся и потопал к выходу. Спустя минуту, весьма удобно устроившись, оба сидели на завалинке. Солнышко все жарче припекало, от утреннего тумана и росы не осталось и следа, земля слегка парила и в ее восходящих воздушных потоках радостно порхали разноцветные бабочки и прозрачнокрылые перламутровые стрекозы. Вся эта картина ощутимо напоминала рай, внезапно воцарившийся на земле. И только воспоминание о вчерашнем нападении, едва не стоившем Степану жизни, возвращало его из радужных фантазий на грешную землю. И все же на душе его разливалось все шире удивительное ощущение спокойной созерцательности и гармонии. Семашко припомнил, что последний раз он вот так наблюдал за бабочками лет в пять. Эта мысль и обрадовала, и позабавила его, но не нарушила душевного покоя.
- Сема, узнаешь какие-нибудь растения, деревья? Я вот, как мне кажется, признаю секвойю, их тут очень много. Красное дерево, они ж только в Северной Америке растут. Я их живьем не видал, но на картинках в атласе, у старшего сына, совсем недавно смотрел. Все в точности. А ты что думаешь?
Пока Степан говорил, Сема оторвался от сапог и принялся внимательно рассматривать окрестности полянки.
- Узнаю кое-чего, - он поднял руку, указывая на мощное лиственное дерево с сероватой корой и обширнейшей кроной, стоящее чуть наособь от остальных, - вот это похоже на орех. Можно подойти и посмотреть, орехи, если тут тоже сентябрь, а не весна там или еще чего, уже должны поспевать.
Кочегар, будучи натурой прямой, совершенно не был склонен разделять мысли и действия, что немало мешало ему по жизни, но все же было простительно по молодости лет (ему только месяц как исполнилось двадцать четыре года). Поэтому Сема тут же поднялся и пошел к предполагаемому ореху.
Степану совершенно не хотелось подниматься, он так удобно устроился, поэтому, просто махнув рукой, он принялся дожидаться результатов исследования, предпринятого Семой. Но, будучи человеком осторожным, аккуратно вынул кольт и пристроил на коленях, готовый к разнообразным неожиданностям.
За время пока Степан не торопясь доставал пистолет, Семен успел добраться до намеченного дерева и, подпрыгнув, ухватился за нижний сук. Подтянувшись, взобрался на него и полез выше, совершенно скрывшись в листве. Спустя несколько минут, он вновь появился в пределах видимости, в одной руке у него был картуз, чем-то наполненный. Аккуратно спрыгнув, он резво двинул к Семашко. На лице Черного расплывалась все более широкая улыбка.
- Ну что, нашел орехи?
- Нашел, точно грецкие орехи, эх, счас полакомимся. Давненько я ими не баловался. Орех-то спелый совсем. Кожуру снять, скорлупу расколем и будем пробовать.
Следующий час оказался полностью занят очисткой и поглощением орехов, затем, немного осмелев, наши лесовики принялись исследовать полянку, обнаружив несколько видов грибов, один из которых здорово напомнил им белые. Тут на них напал собирательский азарт, в котором они совершенно забыли об осторожности. Планомерно прочесав всю поляну, набрали изрядную кучку роскошных боровиков. Вспотевшие от жары (куртки были давно сброшены и валялись на завалинке) и оживленные, они снова устроились на завалинке и принялись рассматривать грибы, пытаясь прийти к однозначному выводу – съедобны ли они. И рассматривали, и нюхали, Сема даже попробовал на зуб, тут же сплюнул и сказал, что, по его мнению, гриб самый настоящий белый и, мол, сомнений быть никаких не может.
Но все же решили пока не готовить, а дождаться солдата. Тем более, что он уже должен был появиться с минуты на минуту. Пока искали грибы, захваченный собирательскими эмоциями Степан начисто забыл про свои больные ноги, и только теперь, даже с некоторым удивлением, припомнил, что еще совсем недавно он не мог спокойно ходить. Открытие это поразило Семашко никак не меньше, чем все предыдущие великие события. «Если так пойдет, я уже завтра смогу ходить в нормальной обуви»,- сформулировал он для себя программу-максимум.
Вдруг он краем глаза заметил какое-то движение на краю полянки и сразу же вскинул пистолет, тут же опустив. Из-за ветвей показался Антон. Как и вчера, он был основательно нагружен, только теперь не чемоданом, а обычным солдатским заплечным мешком, в руках у него поблескивала на солнце охотничья двустволка, массивный патронташ опоясывал талию солдата.
- Здорово, мужики, я смотрю, вы бдительности не теряете, чуть меня не подстрелили, а я еще думал вас окликнуть, да не решился лес тревожить, - он пожал, с готовностью протянутые обоими знакомцами руки, - Как вы тут? Как спалось? Никакого больше зверя не встречали?
Заметив горку грибов, довольно крякнул, скинув мешок с плеч, поставил «тулку» рядышком и принялся рассматривать урожай, довольно приговаривая, - добрый гриб, добрый.
Степан, которому не терпелось уточнить судьбу собранного ими продукта, не выдержал и спросил.
- Ну, что, Антон, как думаешь, хорошие ли грибы или нельзя их есть?
Перунов не замедлил с ответом.
- А чего им не добрыми быть, самые натуральные белые да боровики. Молодцы железнодорожники, да еще какие грибочки, один к одному, ни одного червивого, красота.
- Мы тут с Семеном пытались угадать знакомые деревья и растения, вот я секвойю признал вроде, а он – орех, мы и орехов уже наелись до отвала. А ты, что скажешь?
На этот раз солдат с ответом не торопился. Тщательно рассмотрел грибы, поднялся с корточек и отряхнул от невидимой пыли штаны. Медленно обвел полянку пристальным взглядом и только потом с коротким вздохом сказал.
- Мало тут знакомого. Мало. Совсем другой мир. Куда как более щедрый и богатый. Хорошо наши успели хлебы собрать, теперь не знаю, и остались бы те поля, нынче-то на их месте бор стоит вековечный. Я же плотник, столяр, в древесине положено разбираться. Деревья добрые, старые, и нигде ни одной порубки не видел. Ни я, никто из села за весь прошлый день. Зверья повсюду много, людей совсем не боится, - Степан подтверждающе кивнул. Антон, заметив, откликнулся, - что, и тебе какой-то зверь показался вблизи?
- Да, сегодня утром олени тут паслась, совсем близко.
- Ага, вот и я о том же. Так что, хоть знакомое и есть, но куда как больше неизвестного. Ты говоришь эти дерева - секойя? – с некоторой запинкой произнес двойдан.
- Секвойя, красное дерево, живет несколько тысяч лет, и растет только в Америке, в Калифорнии. Назвали его так в честь индейского вождя, который алфавит придумал для своего племени, - охотно уточнил Степан. Появление солдата обрадовало его и приободрило. Вообще, в присутствии Перунова жизнь не казалась особо сложной и трудной, такой от него веяло силой и физической, и духовной.
- Секвойя, значит. Ну, добро, - помолчал некоторое время. Степан с Семой не стали торопить солдата, не рискнули, - тогда так. Кое-какие новости я вам принес, но пока что мало их – новостей. Зато одежду притащил и еды, а для тебя, Семен, и первача, как обещал. Надо бы еще и ружье для вас найти, и патронов. С пистолетом вы долго по этим лесам не проходите. Это я вам точно говорю. Пойдемте в избу, там все посмотрите, там и поговорим, да и воды попить охота.
Поднявшись, троица проследовала в дом. Разместившись по лавкам вокруг стола, начали разбирать принесенные Перуновым вещи и продукты. Увидев пироги, Сема тут же впился в один крепкими белыми зубами и так смачно принялся жевать, что и Степан не удержался. Антон пирогов брать не стал, объяснив тем, что недавно поел. Поедание пирогов не помешало рассмотреть и даже примерить обновки.
Больше всего Семашко порадовали ботинки, точнее, мягкие кожаные опорки. «Почти мокасины», - подумал он, примеряя их себе на ноги. Поменял и штаны, и рубаху, и куртку, на простой крестьянский холстяной армяк. Да, в таком виде меня мало кто узнает. Ощущая себя ряженым из какой-то дешевой оперетты или любительского спектакля, в которых он по юности лет не раз учувствовал. «Теперь главное это научиться в этой одежде, выглядеть естественно», - сформулировал он сам себе новую задачу.
- Я смотрю, пироги вы съели. Хорошо ли моя хозяйка готовит? – заговорил Антон.
- Добрая у тебя жена стряпуха, поклон ей от нас и благодарность, - ответил Сема, Степан поддержал своего кочегара и присовокупил свою благодарность к Семеновой.
- Тогда слушайте, что удалось узнать, - кержак с довольным и хитроватым, совершенно неожиданным на его лице выражением, подмигнул своим слушателям и продолжил, - первое. То, что места наши - родные – это точно, только немного поменялись, а вот природа совсем другая. Старой и не осталось вовсе. И поля, и огороды, и сады – все исчезло, а на их месте леса да поляны, на вроде этой. Слава Богу, - кержак широко перекрестила двумя перстами, - урожай собрать успели. (Речь спокойно и размеренно лилась, нагружая новой информацией головы слушателей). Так что придется заново все корчевать и распахивать. Не только лес, сама земля другая, прежде у нас глина была, да песок, а нынче похоже на чернозем, да жирный суглинок. Второе, в лесах полно зверя. И мы с вами вчера того кабана повстречали, таких в наших краях никогда не водилось, еще разных зверей видел народ.
Степан не в силах больше молчать, порывисто прервав рассказ, сообщил о своем наблюдении этого утра.
- Я же говорил, утром таких оленей видел, здоровенные, золотистые, у самца рога очень большие, красивые. Совсем людей не боятся. Следы их на земле потом смотрел, вон там они сильно натоптали, - он махнул рукой в сторону точки, где паслись олени.
- Ага, Ефим тоже оленей видел. Третье, ни тропок, ни дорог торных нет. Пропали. Остались только железные пути и если где щебнем или еще чем таким выкладывали. Ертарка и Катарач на месте стоят, а вот к западу только лес, ни одного села, ни деревни, а их тут много было. Ничего нет. Как отрезало. Я сам прошелся по тем местам, спутать никак не мог. Знакомо все, только дерева да зверье другие. Так что надо думать.
Он с интересом посмотрел на Степана, видимо, ожидая от Семашко, как от самого образованного, каких-то объяснений по поводу рассказанного. Машинист же пока не мог толком ничего объяснить. Была у него в голове одна мысль, которая хоть как-то объясняла все безумие происходящего. Подумав, он все же решил рассказать о ней. В горле запершило от внезапно нахлынувшего волнения, - «как на экзамене, и чего я так волнуюсь?» оформилась в голове мысль. Откашлявшись, он заговорил.
- Я много думал, - и будто оправдываясь, торопливо добавил, - информации-то пока мало, но я пытался, - секундная заминка, - пытался понять, что такое вокруг нас.
Слова давались с трудом, Степан буквально выдавливал их из себя. Иногда так бывает, что глаза видят, руки ощущают, а сознание отказывается принять реальность. И пока молчишь, вроде бы этого и нет. Но стоит лишь заговорить, как игнорируемое прежде обретает плоть. Вот и теперь Степан ощущал натуральные муки рождения, выражаясь ученым языком - генезиса. В его сознание все более властно стучалось новое. Новый мир.
- Новый мир. Иной. Не знаю как, но в нем очутились. Такое впечатление, что перенесло нас, все, что создано людьми основательного. Но строго в неких границах и мы, наш поезд, оказались на самой границе. Стали свидетелями перехода. Вот.
Он обессилено замолчал, привалившись к стене избушки. Очень хотелось, чтобы его слова были приняты, не обсмеяны. Пока говорил, смотрел себе под ноги, теперь поднял глаза на собеседников. Во взгляде Антона светилось понимание, ему – двойдану - не привыкать к иным мирам, ведь именно туда они, как все старообрядцы, и искали дорогу. Сема же выглядел взволнованным и растерянным. В голове его все смешалось. Вообразить, как такое возможно, кочегар был не в состоянии.
Разговор затих. Перед огромностью высказанного Семашко любые слова казались пустым сотрясением воздуха. Все трое долго молчали. Первым, как ни странно, встрепенулся Сема. Он, будучи натурой холерической, попросту не мог долго высидеть спокойно.
- Антон, а давайте выпьем, что ли. Не знаю, куда попали, но вот выпить-то нам ни че не мешает, ведь верно?
Он достал бутылку и вытащил пробку. Бодро набулькал всем по стаканам, сунул в руки двум своим товарищам и, подняв свою порцию со словами, - «ну, чтобы хорошо пошла», одним махом опрокинул самогон в себя. И тут же потянулся разлить по новой.
- Ты так не гони. Успеем еще, - спокойно и дружелюбно тормознул Сему Антон, - давайте-ка я вам еще новостей подкину.
Он с легкой улыбкой посмотрел на Степана и Сему, всем видом показывая, что ему есть чем заинтересовать железнодорожников.
- Значит так, у нас в Катараче власти советской нету. Неподалеку большой поселок, Ертарский, мы его Ертаркой зовем, ага, - он помолчал, огладив бороду,- так там советская власть есть. Пока, - многозначительно добавил он, - так вот. Засуетились большевики наши. Забегали. С наганами все ходят со вчерашнего дня, да еще и винтовки носить стали. На чердаке сельсовета пулемет поставили, говорят, могут быть нападения колчаковцев, партизанские, - солдат скептически хмыкнул, выражая тем самым свое отношение к происходящему.
- Думаю, что им с Тюмени приказ пришел, а вот какой - не знаю, наши местные начальники молчат, как воды в рот набрали. А чего молчать, когда любой может выйти за околицу и пройтись чуток на запад, а там ничего, кроме лесу, нет. Тут большого ума не надо. Так что думается мне, скоро начнется дезертирство из армии. И из красной, и из белой. Зачем мужикам себя гробить? Такая красота вокруг, считай, рай земной, какая уж тут война? – он помолчал, задумавшись, будто спохватившись, с привычной крестьянской вежливостью спросил, - а вы то, что надумали делать?
- Буду в Тюмень пробираться, к семье. Как Сема решил, не знаю, еще толком не разговаривали, - твердо, как о чем-то окончательно решенном, сказал Степан.
Взгляды и Степана, и Антона разом повернулись к Черному, который с изрядным возмущением уставился на Семашко черными, горящими глазами.
- Че значит, не знаю? Это как ты, Степан, мог подумать, что я тебя брошу? И не стыдно тебе такое говорить? Совести у тебя нету. Само собой, я пойду с тобой.
- Ну, и добро. Ты меня, Семен, прости, но за тебя решать не хотел, - ответил Степан, чуть склонив, винясь, голову.
- Это хорошо. Вот ноги у Степана подживут и пойдем до Тугулыма. А там уже на поезд и в Тюмень. Я вас до станции доведу.

 все сообщения
Кержак Дата: Суббота, 29.05.2010, 08:39 | Сообщение # 3
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16021
Награды: 39
Статус: Offline
Глава 4.

Дорога до Тугулыма запомнилась плохо. Во-первых, шли очень быстро, Антон все время подгонял и держал высокий темп, а во-вторых, мысли о предстоящей и вполне вероятной проверке документов на станции заняли все пространство думания в сознании Степана. Последние два дня, перед началом похода на Тюмень, были заняты мыслями о двух вещах: что за мир отныне вокруг них, и что они собирается делать дальше. И если ответ на первый вопрос постепенно обретал объем и плотность, то второй пока что представлялся жутковатым белым пятном с изрядной примесью кроваво-красного. Солдат сам вызвался довести железнодорожников до самых околиц села-станции.
Отговаривать его они и не подумали. Тем более, что приходить в село с оружием, было не самой удачной идеей, по крайней мере, с ружьями, и, наоборот, идти сорок километров по лесу без серьезного оружия представлялось всем троим настоящим самоубийством. Так что вариант с помощью Перунова оказался единственно приемлемым.
И вот теперь, спустя сутки пути, в непосредственной видимости станции, они прощались. Никто не мог сказать, свидятся ли они еще раз. И от того на душе у всех стояла полынная горечь.
- Спаси вас Господь, мужики. Не поминайте лихом, - сказал на прощание Антон.
- И ты, Антон Антонович, не поминай лихом. Много заботы мы тебе принесли. Доберись до своей Катерины цел и невредим. Господь с тобой, - ответил ему с поклоном Степан. Семен же только молча поклонился, что совершенно не походило на привычную для него манеру поведения.
Все трое обнялись и, развернувшись, зашагали каждый своей дорогой. С каждым шагом беспокойство Семашко росло. Ему начинало казаться, что все вокруг немедленно распознают в нем беглого машиниста, что обязательно обнаружат пистолет, спрятанный в мешке (свой саквояж он оставил в избушке, крестьянин с саквояжем не совсем нормальный образ, даже в безумии Гражданской войны). Прекрасно сознавая всю абсурдность такого рода страхов, Степан никак не мог пересилить страх, проникающий отовсюду в него и наливающий ноги неподъемным свинцом.
- Степан, ты заметил, сколько мы уже вдоль путей идем, так ни одного поезда не прошло. Слыханное ли дело, чтобы в прежние времена такое случалось, как думаешь?
А вот Семен, похоже, никаких страхов не ощущал. Напротив, его влекло к людям. За прошедшие четыре дня он находился по лесам так, как не успел за все свои двадцать четыре года. И он уже сильно заскучал по слабому полу, кочегар, надо сказать, был большой дамский угодник, вот только не всегда его заходы давали ожидаемый эффект. Но Семен не отчаивался, он в принципе был законченный оптимист, и унывать было совершенно не в его привычках. Слова напарника приободрили Степана. До крайних домов села оставались считанные метры и это, по какой-то странной прихоти судьбы, вселило в Семашко так требуемые ему уверенность и спокойствие. «Будь что будет, а умереть всегда успеем», - возникла в сознании мысль, фиксируя только что возникшую решимость идти до конца.
Никаких постов с красноармейцами и пулеметами на улице не было. Все, как и говорил Антон. «Отлично, теперь надо как-то пробраться на поезд». Перунов рассказал им, что сообщение с территориями западнее Юшалы (поселка в двадцати километрах западнее Тугулыма) полностью прервано. Единственный поезд теперь один раз в день ходит до станции и обратно в Тюмень, приезжал он не слишком точно по времени, но никак не раньше двенадцати часов дня. Именно он был нужен Семашко и Черному. Как они без труда могли заметить, поезд на станцию пока не прибыл. Поэтому времени подобраться поближе к перрону и занять подходящие места, у них было предостаточно. Особых признаков власти в селе заметно не было. Разве что над зданием станции развевался красный флаг, да у дверей станционного дежурного стояли два красноармейца с винтовками, но выглядели они совсем не браво.
Опять же, еще позавчера, как раз накануне их выхода, Антон рассказал им, что в красных начали постреливать, а какой-то особо шустрый борец с «красной заразой» даже забросил в окно казармы гранату, только чудом не разорвавшуюся. Так что бойцы Красной армии в селе ощущали себя весьма шатко и не уверенно. Проверки документов давно прекратились, посты поснимали, опасаясь нападений, и по факту, перешли на осадное положение. Комиссар Овербух первым, как он выразился, для прояснения ситуации, уехал в Тюмень и пока не вернулся.
В самом селе, почти не скрываясь, ходили дезертиры при оружии, смелости им придавало одно простое обстоятельство. Стоило им шагнуть за околицу села и они оказывались в «ничьих землях», где не было ровно никакой власти, ни красной, ни белой. И сообразили все выгоды нового положения мужики моментально, куда там властям. Глядя на все это, Семашко даже пожалел, что не прихватил более серьезного оружия, в этой ситуации оно ни у кого не вызвало бы возмущения.

Добравшись до перрона, они, как и еще несколько десятков ожидающих, устроились прямо на земле. Распаковали корзинку с припасами, выданными женой Антона им в дорогу, саму Катерину они так и не увидели, зато с приготовленной ею едой познакомились очень качественно. Кусок соленого сала, вареные яйца, пара луковиц и целая горка замечательных пирожков с капустой, луком-яйцами, картошкой, испеченных в печи, образовали замечательный обед. Прямо на перроне какая-то старушка продавала молоко. Сема быстренько сбегал и прикупил изрядных размеров бутыль. Кружками их снабдил Антон, так что трапеза удалась на славу.
Заметив тетку, торгующую жареными семечками, прикупили и их. Степан даже пошутил.
- Семечки полузгаем вместо десерта, - на что получил от Семы довольную, молчаливую ухмылку.
К их трапезе как-то сами собой подтянулись люди, так что быстро образовался некий импровизированный общий стол, а заодно и общий разговор. Вот из разговоров Степан и почерпнул последние известия о событиях в Тугулыме и Сибири. При этом нашим героям даже не понадобилось задавать наводящие вопросы, народ и так рвался обсудить именно интересующие Семашко темы.
При этом качество информации радикально отличалось, в зависимости от пространственной локализации. Все, рассказанное о самой станции, обладало высокой степенью достоверности и немедленно подтверждалось из дополнительных источников. То есть люди вокруг либо соглашались, либо опровергали рассказчика, внося необходимые, с их точки зрения, исправления. Особенно старались бабы, сплетничали и обменивались сведениями они просто самозабвенно.
И наоборот, рассказы о большой Сибири выглядели противоречиво и скомкано, и главное, звучали крайне надуманно и фантастично. Как выяснилось, газеты уже третий день не выходят и люди обеспечиваются новостями только в виде слухов. Чему в них можно верить, понять было совершенно невозможно. Версии же упоминались самые невероятные. Наиболее популярной у обитателей перрона была идея происков Антанты, правда, каким образом Антанта могла быть ко всему происходящему причастна, рассказчики объяснить не могли и просто разводили руками, многозначительно поглядывая на своих собеседников, мол, мы - то знаем, а говорить пока не можем.
Второй по популярности была история о Беловодье. По-крайней мере, в ней присутствовала логика. Вот только ответов на вопросы, «где же мы оказались», сторонники и этой теории сказать не могли. Одной из важнейших тем были рассказы о море-океане, о вздувшихся руслах рек, об осеннем наводнении, небывалом для Сибири.
Очень активно обсуждалась и политика. И чаще всего слышалась одна фамилия, страшная и одновременно весеннее-звенящая – Каппель. Генерал Каппель назначен главнокомандующим колчаковских войск. Генерал Каппель во главе конной дивизии, совершенно неожиданно и головокружительно-смело, в своих лучших традициях, напал и захватил Курган. Генерал Каппель издал воззвание, в котором обещал всем дезертирам из красных войск полное прощение, а тем, кто перейдет с оружием в руках в войска Сибирской республики, не просто амнистию, а всевозможные блага в будущем. В том же воззвании Каппель гарантировал всем красным командирам, даже из числа бывших царских офицеров полное прощение, даже не требуя перехода на сторону колчаковцев, а лишь требуя сложить оружие и уйти из красных войск, которые объявлялись незаконными бандами.
В руки к Степану каким-то невероятным путем угодила затертая уже почти до полной нечитабельности листовка, в которой все, только что услышанное, было напечатано черным по белому. Семашко пронзила мысль, - «ведь и ко мне обращается генерал, и я тоже служу красным, и мне тоже предстоит выбор, за кого быть в этом новом мире».
Не успел он толком обдумать эту, прямо таки поразившую его мысль, как Степана отвлек все нарастающий и такой знакомый звук. Подняв голову, он увидел стремительно растущую черную точку с густым черным шлейфом дыма над ней. Все разговоры и сплетничанье были мгновенно прерваны появлением грохочущего и шипящего поезда. При виде паровоза сердца наших героев кольнуло. Но они проявили стойкость и не показали никакой эмоции, кроме ожидаемого и очевидного в данной ситуации нетерпения.
Вслед за всеми будущими пассажирами Степан и Сема вскочили на ноги и придвинулись поближе к краю перрона. Выгрузка продолжалась не долго. Людей в трех вагонах набралось едва ли на все сидячие места. По оценке Семашко, и желающих добраться до Тюмени у поезда собралось не больше, - «так что поедем с комфортом», - сделал он приятный вывод. Судя по короткой улыбке, мелькнувшей на лице Семена, он подумал о том же.
Дождались выгрузки пассажиров, среди которых регулярно мелькали личности, до боли смахивающие на дезертиров. У одного из таких, в длинной кавалерийской шинели, которая по причине тепла была полностью расстегнута, оказался в руках даже уродливый французский ружье-пулемет «Шоша» (Степану, как сыну оружейника, это произведение военной техники было крайне не приятно даже просто видеть, так что обладатель агрегата автоматически приобрел негативные черты в сознании Семашко).
Если одна часть дезертиров действовала не организованно, и просто стремилась оказаться подальше от всякого начальства, то другая часть, возглавляемая как раз пулеметчиком, смотрелась как настоящий «зеленый» отряд. Они смело и даже нагло прошлись по перрону, громко разговаривая и ругая «советы». При этом встали совсем рядом с двумя охранниками-красноармейцами, и, судя по задумчивому выражению лица их предводителя, он крепко обдумывал возможность нападения на дежурного. Но потом, что-то заметив, он зло сплюнул и, махнув рукой, отдал своей банде команду на выдвижение. Десяток разномастно одетых бойцов потянулось за ним следом.
Последним к ним присоединился еще один дезертир из числа прибывших на станцию. Подхватив свои пожитки и мосинку-драгунку, он бегом бросился за ними следом, даже закричал что-то вслед. Пулеметчик остановился, за ним встали и остальные. За дальностью расстояния вопросы, заданные главарем новобранцу, остались не известны, но решение принято было положительное. Предводитель хлопнул новичка по плечу и, развернувшись, вновь махнул рукой, давая команду к возобновлению движения.
Вел он себя крайне вольготно, с показной уверенностью, даже по-хозяйски. Вообразить такую манеру у дезертира еще неделю назад, на территории красных, Степан просто был не в силах. «Мир точно меняется, и происходит это стремительно», - сделал он для себя вывод.
Всю эту сцену Степан наблюдал через открытое окно вагона, у которого он с удобством устроился. Паровоз быстро перецепили и он, отдав последний гудок, медленно тронулся. В первый момент, как это и бывает, Семашко показалось, что это перрон решил сдвинуться и поехать, честное слово, он бы этому уже не удивился. Но нет, ехали они. И с каждой минутой дом и долгожданная встреча с семьей приближались.
В целом впечатление от так хорошо знакомой станции у него остались двойственные. С одной стороны, власть вроде бы у красных. С другой стороны, вот это самое «вроде бы» очень смущало, подобных раскладов можно было ждать в году эдак восемнадцатом, в самом начале большевизма, но никак не сейчас, в конце девятнадцатого. Так что итоговый вердикт складывался явно не в пользу большевиков.
«Посмотрим, что будет дальше, «красные» умеют справляться с бардаком и пусть сегодня они несколько ослабили вожжи, никто не мог гарантировать, что завтра они не закрутят гайки по полной». Под мягкое покачивание вагона он задремал. Все же долгий марш по лесу дался ему не легко.
Сема все время не сомкнул глаз, зорко охраняя сон старшего товарища. За все те часы, что они провели в Тугулыме и потом, в поезде, оба не сказали ни слова. После потаенной и сдержанной тишины лесов, люди показались им слишком громкими и суетливыми, кроме того, они обнаружили, что очень часто именно молчание способно дать тебе все, что нужно, а разговоры – увести в сторону от поставленной цели. Вот такой интересный, даже философский вывод сделал для себя и бывший кочегар, наблюдая из вагонного окна, проплывающие мимо первобытные чащобы.
Сема ошибался, думая, что Степан спит. Задремал - то не надолго и проснулся от резкого толчка поезда на повороте, уже спустя минут десять. Он просто не стал открывать глаза, думать так было давней его привычкой. Мысли его вновь вернулись к событиям в Сибири. «По словам одного дезертира, ловко подставившего кружку под молочную струю, Тухачевский с большей частью войск двинулся к Кургану, что ж, вполне логичный ход. А что еще мог сделать красный командарм? Просто отдать город белым? Так что выходит, сейчас в Тюмени войск не много, да и те в основном на внешнем периметре – держат оборону от неожиданного налета. А вот количество дезертиров говорило само за себя. Значит, порядку в городе мало, а то и вовсе нет».
«И все же, что там, дальше на запад? Может, просто провал какой, а потом снова нормальные земли? Россия, весь остальной мир? Ну не может же быть, что этого ничего больше нет. Не умещается такое в голове, но вот властям известно куда больше, у них и телеграф, и поезда, и аэропланы. В конце - концов, могут и разобраться, что к чему. Тем более уже четыре дня прошло с …, а что это было? Как назвать? И, как назло, в голову ничего путного не идет. Ладно, не так и важно, как это называть. Главное, времени прошло порядочно. Если рассказанное про нападение Каппеля правда, то это значит, ему и другим белым генералам известно что-то важное, иначе они не стали бы так рисковать. Хотя, какой из меня стратег? Что я понимаю в военных делах? И все же…». Мысли просто - таки осаждали голову бедного Семашко.
В отличие от него Черный был весел и доволен. Почему бы и нет? Мысли Семы можно было бы выразить следующим образом, - «Наелся, напился, жив и здоров, ноги не бью, еду с комфортом, да еще у окна, в общем, красота». Мысли о политических коллизиях Сибири его совершенно не задевали, зато перспективы встретиться с одной легкомысленной девицей в Тюмени заряжали энергией по самые ноздри, которые от одной только мысли о кареглазой Анюте раздувались и трепетали, как у боевого скакуна.
Уже подъезжая к городу, Степан подумал, что на вокзале их может - таки ждать проверка документов, что было бы крайне не желательно. Обдумав эту мысль со всех сторон, он решил выскочить из вагона на ходу. Здесь начинались уже маневровые пути, и поезд должен был притормозить. Мгновенно приняв решение, Семашко дернул Сему за рукав и рванул в тамбур. Огляделся через дверное окошко и убедился, точка торможения будет буквально через несколько секунд. Дернув за ручку двери, он открыл ее и, не опуская лесенки, приготовился прыгать. Только теперь он обратил внимание на ничего не понимающего кочегара. И прокричал в самое ухо Семе.
- Прыгаем здесь. На станции проверка.
И не дожидаясь ответа, спрыгнул на насыпь. Поезд практически полностью остановился и прыжок для бывалого кабаноубийцы не составил никакого труда. Приземлившись и твердо встав на ноги, он, как заправский революционер-нелегал, огляделся по сторонам, - «нет ли поблизости патрулей? Все чисто, хорошо бы и дальше так». Следом тяжело плюхнулся Сема, который все еще толком не понял, зачем было прыгать с поезда. С этим вопросом он и хотел обратиться к Семашко и даже открыл было рот, как машинист, вновь ухватив его за рукав, быстро потянул его за пределы путей, так и не дав ничего произнести. Поблизости имелась очень подходящая складская постройка, за угол которой они и заскочили.
- Вот теперь можешь спрашивать, да только я итак знаю, что ты хочешь спросить, - Степан весело глянул на Сему, - поди, зачем с поезда соскочили и за склады прячемся?
- Ага, Степан, че мы зайцами скачем?
- Очень просто. На вокзале может быть проверка документов, нас бы сразу арестовали. А так нет нас и все. И еще. Идти ко мне домой никак нельзя. А вдруг там нас поджидают? Или на улицах прихватят? Надо разобраться. Подождем до вечера, а как стемнеет, двинем. Город мы оба хорошо знаем, думаю, не заплутаем по темени в Тюмени, а, - он коротко рассмеялся своему каламбуру, - как думаешь?
Состояние Степана могло бы удивить его самого, будь он способен отдавать себе отчет в своих действиях сейчас. Возбуждение, азарт, веселье на грани с хулиганскостью, он и в самом деле ощущал себя героическим нелегалом, который со своим напарником и верным кольтом крадется по улицам города. Даже мелькнула мысль устроить какой-нибудь пожар, или теракт, или угнать машину, короче, устроить что-то эдакое. Всю свою жизнь, может быть за исключением раннего детства, Степан отличался «правильным», социально одобряемым поведением и вот сейчас в голове его произошла форменная революция, шлюзы упали, выплеснув море до того скрытого геройства и авантюризма.
Прочитанные им в годы ученичества Дюма, Буссенар, Майн Рид, Вальтер Скотт, капитан Мэрриэт разом ожили в памяти, заполнив мысли машиниста вовсе не свойственными ему мыслями. «И, черт возьми, мне это нравится!» внутренне воскликнул Семашко. Он даже вытащил из мешка пистолет и сунул себе за пояс. Вид у него был донельзя героический в стареньких онучах, армяке и рубахе навыпуск. Осознав, что сам только что подумал, он залился настоящим приступом чистого, звонкого смеха. Ирония никогда не была чужда нашему герою, так же как и самоирония. Чуть успокоившись, он успокаивающе похлопал Сему по плечу, сказал, - «все-все, больше не буду» и тут же вновь прыснул, правда, немедленно подавив прорезавшуюся смешинку.
- Сема, план такой. Надо перекантоваться до вечера, как думаешь, куда можно пойти?
А у Черного уже было готов ответ.
- Дык че думать-то, знаю и так. Анютка туточки живет, рядышком совсем. Считай, рукой подать. Она нас и примет, и обогреет, и накормит, и напоит.
- Ага, и спать кой кого уложит. Ладно, не тушуйся, дело молодое. Согласен, пойдем к твоей душечке-Анюточке. Показывай дорогу, хм, Ромео.
И они резвым шагом двинулись вдоль стены склада в противоположную от дома Семашко сторону.
Едва завернув за угол, увидели в отдалении состав, поставленный под погрузку у складов, хорошо знакомых обоим железнодорожникам. Именно сюда они не раз за последние месяцы подгоняли вагоны с оружием и боеприпасами для красных войск. Теперь же им предстояло сыграть иную роль, быть может, просто сторонних наблюдателей, а может и шпионов, зорко высматривающих военные секреты врага.
- Глянь, Сема, грузят, - тачки и тележки так и мелькали между складом и вагонами, причем если внутрь состава они вкатывались полностью загруженными, то минутами спустя обратно выезжали пустыми, двух мнений быть не могло, идет погрузка боеприпасов, как по типу ящиков определил Степан, в вагоны, - Как думаешь, куда они его отправлять будут?
- Известно куда, ежли рассказы про Курган правдивые, то красные наверняка туда и боеприпасы отгружают, чтобы город отбить.
Семашко задумчиво помолчал, - может быть ты и прав, Сема, вот бы взорвать эти склады и состав к едрене фене, как думаешь?
- Ты, Степан, того, ври не завирайся, это как мы можем такое дело провернуть по-твоему? Нет, уж лучше тихонько семью твою заберем, да куда-нибудь спрячемся до поры, до времени.
- Пожалуй ты прав. А все же соблазнительно такую козу красным подстроить.
«И хотя бы немного исправить все то, что я сам и наделал, перевозя оружие и снаряды по дороге состав за составом» про себя подумал Семашко, но вслух сказал совсем иное, - Чего уж там, пошли дальше, нечего тут торчать, заметят еще.

 все сообщения
Кержак Дата: Суббота, 29.05.2010, 08:40 | Сообщение # 4
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16021
Награды: 39
Статус: Offline

Глава 5.

Идти предстояло не далеко. Но это обычно, просто шагая, ни о чем не задумываясь, а вот так, таясь и прижимаясь к заборам, ежесекундно ожидая появления патруля, совсем наоборот. Ко всему в придачу кратчайший путь вообще оказался перекрыт. Степан, дойдя до угла очередного склада, сделал Семе знак притормозить. Сам же аккуратно выглянул из-за угла и обнаружил, что прежде совершенно свободную улицу перегородили шлагбаумом, рядом с которым стояли четыре красноармейца с винтовками. Очевидно, что лезть красным в зубы, да еще и с внутренней, охраняемой территории, было бы просто глупо. Тишайшим шепотом они быстро обсудили сложившуюся ситуацию.
- Там пост сделали, четыре красноармейца, идти точно нельзя, - высказал новость Степан.
- А че, - так же шепотом ответил Сема, - пошли тогда в обход, тут еще дорожка есть, правда, долгая, курва, а в конце в заборе дырка неприметная, протиснемся как-нибудь.
- Точно есть? Я-то там не ходил, - в голосе Семашко ощущалась не уверенность, своей следующей фразой Сема постарался подкинуть уголька в топку Степановой уверенности.
- Точно тебе говорю, - горячо зашептал он прямо на ухо Степану, - есть и щель в заборе, и тропка, давай, пошли, пока патруль нас не заметил.
Последние слова подхлестнули Степана к активным действиям. Он едва ли не опередил Сему, но, одумавшись, ведь дороги-то он не знает, притормозил и пропустил спутника вперед, едва слышно прошептав, - веди меня Вергилий.
Очевидно, Семашко решил блеснуть своими познаниями «Божественной комедии», вот только не слишком к месту. С другой стороны, для нашего героя сложившаяся ситуация и в самом деле была подобна путешествию по кругам ада, что он и выразил своей короткой фразой.
Они долго бродили среди глухих, кирпичных стен, на какой-то момент Степану начало казаться, что он попал в лабиринт и впереди его ждет Минотавр, с которым ему предстоит сразиться, вот только роль меча должен будет сыграть верный «кольт». В сущности, предчувствия его не обманывали, как мы узнаем из дальнейших событий. Вот только самому Степану будущее не ведомо и потому так мучительно он переживает потерю всякой опоры в реальности, столь ощутимую в эти часы. Ни размышления о философии, ни о воле, ни о сверхчеловеке никоим образом ему не помогли, затихнув, едва начав формироваться в сознании. Уже в который раз за последние дни он обратился с молитвой к Богу. Слова молитвы были безыскусны и понятны, - «Господи, спаси и сохрани, помилуй мя, Господи, по великой своей милости и благодати». Вот такие слова и твердил недавний почти атеист, шагая за своим не унывающим проводником.
Сема же, поначалу бодро шедший чуть впереди, постепенно начал проникаться тяжелым настроением Степана, все чаще оборачивался и с тревогой вглядывался в полубезумные глаза машиниста и каждый раз лишь прибавлял шагу.
В какой-то момент Степан обнаружил в своем сознании четко оформившуюся мысль, которая, казалось, не имея никакого начала, и не развиваясь в его уме, внезапно и с абсолютной полнотой проявилась в нем, сияя почти неземным совершенством и цельностью. «Я не готов к встрече с Господом. Мне необходимо время». Мысль эта вовсе не была связана со страхом смерти, нет, Степан никогда не был трусом и смерть его страшила не больше, чем любого смелого человека, но вот посмертная участь, если бы он сейчас погиб будет ужасна, это он осознал со всей четкостью. Внезапно заполнившее его стремление к жизни вечной, безусловно, указывало на необходимость получить время, нужное на исправление ошибок, совершенных прежде.
В этот момент высочайшего напряжения всех его душевных сил и чувств они и выбрались, наконец, к забору, в котором, скрытая за разросшимся ивовым кустом, находилась щель. Протискиваясь в ее узости, Степан подумал безо всякой иронии и усмешки, - «Я будто рождаюсь заново. Впереди первый вдох и первый крик, а потом мне отрежут пуповину. Готов ли я войти в этот мир?». И ощутил в ответ на свой безмолвный вопрос, что может и не слишком-то он готов, но решительности сделать первый шаг вроде бы хватает, - «Пускай один шаг, но это мой шаг, сколько бы их ни было, они будут моими, с Богом». Он, повернувшись к Семе, сделал знак, что пойдет первым, с чем тот так же молча согласился, чуть склонив чубатую голову. Спокойным, размеренным шагом, не таясь больше, они пошли по улочке, которая вела к их очередному убежищу.
Вот уже пару минут они шли по длинной кривоватой улочке, застроенной по обе стороны низкими подслеповатыми домишками. По обе стороны улицы росли высокие деревья с серебристой кроной и стволами, чем-то напоминающими тополя, вот только куда более высокие и мощные. В этой несколько сюрреалистической картине угадывался некий вопрос, ответить на который предстояло людям. Но прежде его надо было угадать, чтобы искать верный ответ.
Первый выстрел хлестко ударил по ушам и телу, подобно незримой плети. Вздрогнув, Семашко на одних рефлексах рванул вод защиту забора и ствола дерева, следом за ним рванул и Сема. «Из винтовки стреляют», - пронеслось в голове Степана.
- Чего делать то будем, а, Сема? – полушепотом задал свой вопрос Степан, - вот же не повезло, не знаю, кто там стреляет, но для нас это совсем не нужно.
- Да уж, стрельба нам не нужна. Че делать будем? Может, посмотрим че там творится? – ответил Сема, проявляя избыток активности.
- Посмотреть все равно придется, вот только надо осторожней, как бы под пулю не попасть.
Выстрелы теперь слышались ближе и шли куда гуще, где-то совсем близко разворачивалась форменная перестрелка.
- Похоже они отступают и точно в нашу сторону, чтоб им пусто было, - сформулировал вывод Степан, ситуация все больше раздражала его, он совершенно не рвался сейчас вступить в бой, тем более, с совершенно неизвестным противником, но похоже выбора у него не оставалось.
- Степан, давай, во двор заскочим, попробуем там пересидеть, а? – быстро проговорил Сема, все громче звучащая пальба подхлестнула его сообразительность. Справа, буквально в нескольких метрах от них стояли старые, изрядно покосившиеся ворота. Добротно сработанные в сибирском стиле (высокие, массивные, набранные из толстых досок с выкрашенной зеленой краской глухой калиткой), они за свою долгую жизнь повидали не мало всякого. А в последние годы стали свидетелями и стрельбы, которую принесла в доселе мирную Тюмень революция и гражданская война.
Степан молча рванул к этим воротам, дернул тяжелую, кованную ручку калитки и толкнув дверь, ввалился во двор. Следом за ним, сразу же захлопнув дверь на засов, в дворик заскочил Сема. Осмотревшись, они обнаружили, что дом наглухо закрыт и в самом дворе никого нет, даже собаки и той не видно. «Очень хорошо, это очень кстати, что никого не видно, собака лаем могла бы выдать нас», - подумал с удовлетворением Степан. Но теперь, когда они оказались в относительной безопасности, им стало очень интересно, кто же там стреляет и что, собственно, происходит? Желание узнать, в чем же дело охватило их обоих. Без всякого согласования они приникли к забору, в котором имелось не мало щелей и дыр, оставленных выпавшими из рассохшихся досок сучками.
Ожидание не стало долгим. По улице короткими перебежками двигались несколько человек в военной форме и фуражках, без петлиц, кокард и «разговоров» (нагрудных клапанов). В руках у них были мосинские винтовки, из которых они систематически отстреливались по невидимому для наших героев противнику. Как раз в этот момент один из дезертиров, а никем другим в красной Тюмени это вооруженный человек быть не мог по определению, подбежал почти к самому забору, за которым прятались Степан и Сема. Он развернулся и быстро припал на правое колено, вскинув винтовку, упер левый локоть в левое же бедро и, передернув затвор в четыре наработанных до автоматизма движения (стреляная гильза выскочила, звонко ударившись о доски забора точно над головой Семы, так что тот с трудом удержался от вскрика), припал щекой к прикладу, прицелился в невидимого нашим героям противника, и выстрелил.
Только забор спас Семена от легкой глухоты, а вот на лице у стрелка появилась хищная и довольная ухмылка, видимо его пуля достигла цели. Помедлив лишь долю секунды, он снова поднялся, и чуть пригорбившись, побежал дальше по улице вслед за остальными членами группы. Выглядел это дезертир совсем не растерянным и не беспомощным, возможно по этому преследователи были не слишком склонны торопиться, они постепенно отжимали дезертиров в сторону складов, где их поджидали другие отряды красных. Но боевой пыл охлаждала и весьма метка стрельба.
Один из них, с ярко красными клапанами на груди, также как и недавно дезертир припал на колено, как раз у забора, и уже собрался стрелять, но что-то глухо шлепнуло его в грудь, винтовка выпала из рук и боец, без единого звука, неловко подогнув ноги, повалился ничком на землю. Видеть смерть людей да еще так близко, в считанных сантиметрах ни Степану, ни Семе не приходилось никогда. Увиденное навсегда отложилось в их памяти и сердцах. Каждый раз, вспоминая, как медленно и беззащитно падает тело, лишившись еще мгновенье назад жившей в нем души, Степан лишь укреплялся в своей заново обретенной вере. И часто молился за этого неизвестного ему человека, так бессмысленно и безжалостно вычеркнутого из жизни.
К застреленному красноармейцу подбежал командир, у которого кроме винтовки имелся и наган в кобуре. Прикоснувшись пальцами к шее, он попытался нащупать пульс, но безуспешно. Зло выругавшись, он подхватил винтовку убитого и, забросив ее за спину, пошел вслед за своими уходящим вперед отрядом.
Несмотря на гибель еще одного бойца, красный патруль продолжил преследование банды. Так что вскоре погоня, если можно ее так назвать, сместилась дальше по улице, звуки выстрелов стали тише.
Все это время, особенно в секунды, когда красный командир стоял рядом с телом убитого бойца наши герои, замерев, боялись даже дышать и только теперь, как будто по команде «отомри» снова задвигались и заговорили. Степан грузно осел на землю, привалясь к забору спиной и, повернувшись к кочегару, спросил.
- Сема, кто знает, что тут дальше будет, не стоит нам здесь задерживаться. Где твоя знакомая живет?
- Рядом уже совсем. Вон глянь, еще домов десять и будет проулочек влево, ее домишко третий, так что мы, считай, уже на месте.
- Я сейчас немало бы отдал, чтобы твои слова реальностью стали. Тянуть не стоит, надо бежать скорее, пока чего не произошло.
- Согласен, побежали что ли…
Последний рывок был коротким и стремительным. Уже завернув в нужный проулок, они услышали фырчание грузовика и заметили выкатившуюся на перекресток машину, в кузове которой стояло и сидело не меньше полутора десятка красноармейцев, очевидно, прибывших на подкрепление.
- Вовремя мы смотались, а? – высказался Черный.
- Точно. Скорей бы уж оказаться в безопасности. Что-то многовато стрельбы и смертей вокруг, меня уже начинает потряхивать от всего этого, - с неожиданной искренностью ответил Семашко.
- Ага, выпить бы чего успокоительного… и закусить, - не в тон, зато по существу вопроса ответил Семен, - ну, да тут уже пять шагов осталось, вот Анюткина изба.
Он махнул рукой указывая направление движения к аккуратному домишке с ярко-зелеными ставнями, расписанными большими красно-бело-желтыми цветами. Решительно двинувшись вперед, он привычно отворил калитку, прошел через двор и с хозяйским видом шагнул через порог дома. Следом за ним шел и Семашко.
- Встречай, Анюта, я вернулся, - громко прозвучал голос кочегара под равномерный стрекот швейной машинки. Невысокая стройная девица, стремительно повернув голову и увидев дорогого гостя, тут же расплылась в улыбке и, подскочив, так что опрокинула короткую лавку, с громким и ласковым «Ой, Семушка» бросилась к нему на грудь. Лишь спустя секунду она заметила Степана, сразу же смутившись, постаралась оттолкнуть крепко прижимавшего ее к себе Семена, но тот и не думал отпускать молодое бабье тело, ему-то было совершенно наплевать на условности. Но все же соблюсти приличия было нужно и Черный, представляя Семашко, склонил голову к ушку девушки и сказал, мягко щекоча ее усами.
- Это Степан, мой машинист, я тебе про него рассказывал, мы у тебя побудем до вечера, ты давай-ка собери на стол и, - он многозначительно помолчал, - выпить тоже организуй, мы голодные, и, эта, чтоб пулей.
Он лихо развернул Аню спиной к себе и, шлепнув ее по ниже талии, направил в сторону стола, кухонного шкафа и ледника. Взгляд его, наблюдающий задний профиль девушки замаслился и приобрел хищно-мечтательное выражение. Потом он коротко посмотрел на Степана, и с довольной улыбкой, казалось говорящей «видишь, какая у меня краля ласковая», сказал.
- Счас накормят-напоят, и спать уложат, а и не грех отдохнуть, ноги мы изрядно наломали. Ты, Степан не стой, садись, вот хоть на лавку, - он лихо сгреб какие-то куски ткани, лежащие на мебели, освобождая место для Семашко.
Степан два раза себя просить не заставил и с удовольствием сел, тут же сказав в ответ, - а ты и сам, Семен, садись, поговорим чуток.
Сема немедленно пристроился рядышком весь, изображая предельное внимание и готовность слушать-обсуждать. Он еще не забыл взгляд Степана во время блужданий по складам, признаться по честности, он тогда и в самом деле заплутал, а глаза машиниста и вовсе привели его в состояние тихой паники, уж столько в них было потусторонней, смертной жути и отчаяния. Так что теперь он готов был прилагать любые усилия, лишь бы старший товарищ был бодр и весел. В целом кочегар никак не мог быть отнесен к особо чувствительным натурам, скорее наоборот, изрядная толстокожесть здорово упрощала его жизнь, но вместе с тем, ему вовсе не было чуждо и настоящее человеческое сочувствие. Проще сказать, Черный был очень молод и еще только познавал мир во всем его сложном и противоречивом многообразии. И вот сейчас он явственно понял, что такой надежный прежде старший товарищ, нуждается в его поддержке и дружеском плече, которое Сема с готовностью, не раздумывая, и подставил, как дополнительную точку опоры Степану.
Машинист, будучи человеком образованным и развитым, не мог не заметить это неожиданное и такое явное изменение в поведении Семы. Ничего не сказав ему об этом, он внутренне преисполнился благодарности к кочегару. Заговорил же, после долгой паузы, совсем о другом.
- Как думаешь, что тут происходит? На улицах стреляют, как будто в городе белые…
- Че думать, вот Нютку счас спросим, пусть расскажет чего и как, - оба, как по команде повернули Гловы в сторону гостеприимной хозяйки дома.
Анюта, деловито громыхая сковородками и кастрюльками, во всю готовила обед для голодных мужчин, на столе уже появилось не мало интересного: соленые грузди, даже на вид, хрустящие и ароматные, розовое в прожилках сало, кольцо кровяной колбасы, полкаравая свежего пшеничного хлеба, миска сметаны и кусок желтого жирного масла дополняли картину. Венчал приготовления запотевший штоф, полный прозрачной, как слеза, густо-маслянистой от холода и внутреннего градуса жидкости. Вовсю закипал небольшой, пузатенький медный самовар, угольки в котором уже сделали изрядную часть работы по разогреву воды. Так что действовала швея, как строчила, со скоростью хорошей машинки. Кстати, сама машинка тоже заслуживала внимания – настоящий «Зингер» с ножным приводом и тяжелой, чугунной платиной внизу станка – сразу видно, серьезное оборудование, для серьезной работы.
Мужики, зачарованные открывшимся зрелищем, на время потеряли способность говорить и думать. Но все когда-нибудь заканчивается, даже самое хорошее. Первым пришел в себя Степан, что понятно, ведь Сема до кучи еще и пожирал глазами саму Анюту. Семашко, сориентировавшись ткнул Сему локтем в бок, намекая, что тот обещал задать некий вопрос. То громко сглотнул и, откашлявшись, низким, охрипшим от волнения голосом сказал.
- Анюта, ты, кхм, расскажи нам, чего тут в городе творится.
Девушка верно оценила интонации ухажера и расплылась в довольной улыбке, надо сказать, что девушкам обычно приятно, когда они производят подобные эффекты на своих мужчин. Кокетливо стрельнув в кочегара манящим взглядом, она заговорила мягко и одновременно быстро. Едва заметные нотки малороссийской напевности были заметны в ее речи, придавая особый шарм.
- Вчера ко мне заходила Ольга Дмитриевна, супруга самого Грушецкого, забирала наряд, который неделю назад заказывала. Так вот, она пока примеряла, много чего порассказала. Слушайте. Пропала всякая связь и телефонная, и телеграфная, думали, что это диверсия такая, вроде бы послали спецов, они нашли обрывы, но вот дальше – ничего нету. Тоже самое и с дорогами железными – на запад все обрываются, пока начальство предпочитает считать, что это все диверсии, но сам Владислав Флорианович, по словам Ольги, думает, что дело совсем не в белых, умудрившихся подорвать и утащить рельсы и провода. Вот. Еще про деревья, ну, это вы и сами знаете. Повсюду другие растения, ничего старого толком не осталось, разве в оранжереях, теплицах или зимних садах. Дороги все пропали, кроме мощеных или там щебнем посыпанных. Реки все разлились в несколько раз. Много сел затопило, да и у нас в городе, места, где пониже тоже под водой оказались, кто бы мог подумать такое? Говорят, что море появилось, но я в это не верю, ну какое море?
Рассказывая, Анюта не прекращала деловито готовить еду, завела тесто на блины, и нарезала колбасу и сало и начала чистить картошку. Скорость работы ею демонстрируемой, а также четкость и экономность движений просто поразили Степана, так что, несмотря на важность информации, сообщаемой сейчас, он не мог не сделать выводы, вторично ткнув Сему в бок, он прошептал ему на ухо.
- Смотри Семен, не упусти девку, настоящее сокровище, - тот в ответ лишь довольно ухмыльнулся, не отрывая глаз от Анюты, и Семашко показалось, что весь ее рассказ сводится у Семы только к голосу, что слова он хоть и слышит, но не понимает и понимать не хочет. Осознав, что переключить мысли Семена на дело не получится, Степан с удвоенным вниманием решил слушать сам.
- … Дивизия-то их, двадцать девятая, отступает потихоньку, вот, думают за Тобол переправляться. Никто ничего понять не может, и между самим командующим фронтом, прости Господи, Ольдерогой, - Ольдерроге, мысленно поправил Степан, - и командующими армиями нелады какие-то, по ее словам. Не могут договориться, а Тухачевский, молодой да ранний, и вовсе на себя одеяло тянет, сам себе подчиняться только хочет.
- Анна, а что в Тюмени с дезертирами, откуда их столько? – решил прервать монолог белошвейки Степан.
Ответ последовал незамедлительно.
- Да разбегается народ, особенно из резервных частей, где новобранцев учат. Срезают петлицы и клапана и по домам, а заодно и пограбить не прочь. Вот и идет по городу настоящий бедлам. Всюду стреляют, грабят, убивают, прости Господи, - она чуть понизила глосс, - насильничают. Я уж и из дому боюсь выходить, славно, что Семушка вернулся, защитник мой, не отпущу никуда теперь.
Семен смущенно крякнул, такой поворот разговора ему совсем не понравился. Но Степан одернул его, рукой дав знак помалкивать пока, мол, успеешь еще рассказать, что к чему.
- Значит, говоришь, бегут солдатики? Дезертируют массово?
- Навроде того, Степан, уж простите, не знаю как по батюшке, - она замерла, давая возможность Степану сообщить свое отчество.
- Сергеевич, Степан Сергеевич Семашко, к вашим услугам, машинист поднялся и галантно склонил голову в легком поклоне, чем немало смутил хозяйку, которая, залившись очаровательным, во всю щеку, румянцем, изобразила не умелый книксен и тут же сама над собой рассмеялась, мужики заулыбались в ответ.
- Так вот, Степан Сергеич, бегут родимые, ну, за что им нынче воевать? Власти боле нету, не то что Москвы, даже Челябинск с Екатеринбурхом куда то пропали, может и врут, конечно, но я почему-то верю, да и Грушецкая рассказывала, а она куда больше нас знает при таком муже. И у белых, тоже наверняка мужички бегут, им теперь не до войны, им теперь землю обиходить надо. А то, что банд развелось, так это верно, большая сила у бандитов нынче будет. Прежде то они побаивались, а теперь, кто им помеха?
- Да, верно рассуждаешь, Анюта, - раздумчиво проговорил в ответ Семашко, - если все так, как ты рассказываешь, то русскому человеку не война всему голова будет, а воля вольная. Чуть что не так и ищи свищи сокола в чистом поле, раз и ушел. И поминай, как звали.
Говоря эти слова, он как бы на себя примерял эту роль. «Раздобыть бы несколько винтовок, а еще лучше пулемет, да патронов пару ящиков, собрать всякого скарба да уйти в лес, куда подальше. Охотой прокормимся по первости, а потом чего другого придумать можно будет, дом поставить не вопрос, лес вокруг такой, что изба не один век простоит из эдаких-то бревен. А славно выходит, и вправду славно».
Не успел Степан толком додумать эту мысль, как их позвали к столу. И тут стало не до раздумий, в животе забурчало, рот заполнился слюной, особенно при виде чугунка наваристого борща, благоухающего прямо таки неземными ароматами. Каждому досталась огромная миска, с изрядной порцией свежайшей сметаны, большим куском хлеба с тонко нарезанными ломтиками сала с чесночком. Ну и по вместительной хрустальной рюмке ледяной водки.
- За здоровье милейшей хозяйки этого дома, - чокаясь с Семеном и налившей себе лишь капельку, «за ради компании» Анютой, предложил тост Степан. Сорокаградусный напиток, мягко обволакивая гортань и пищевод, провалился в самые глубины желудка. И пробудил поистине бешеный аппетит. На время все разговоры и события последних дней были забыты. Роскошный борщ, разнообразные закуски, прекрасно дополнились литровым штофом водки, мужики разомлели и почувствовали себя практически счастливыми. Но это был не финал, горячие блины с медом, маслом, сметаной и замечательным, настоящим чаем превратили обед в настоящее пиршество, затянувшееся почти на два часа.
Закончив с едой, Степан бесповоротно захотел спать. Не столько пьяный от водки, сколько от сытости и довольства, он уже и не помнил, как его разули и уложили на диван. А вот у Семы культурная программа была еще только в самом разгаре.
Когда, спустя несколько часов, Степан проснулся уже темнело, точнее вечерело. Его встретил знакомый стрекот машинки. Анюта опять шила. «Да, кому отдых, а кому и работа», - подумалось Семашко. Поднявшись, он обулся и, подойдя к Анне, вполголоса спросил, - Семен спит? - в ответ Анюта утвердительно кивнула, во рту у швеи были зажаты несколько булавок, так что ответить вслух она никак не могла.
Немного прейдя в себя со сна, чему поспособствовали энергичные растирания лица холодной водой, Степан, подумав, решил сменить гардероб. Он ухватил свой мешок и вышел в сенцы. Там полунаощупь переоделся в свою старую одежду, сменив опорки на щегольские сапожки, армяк с портами на куртку и брюки из английского сукна. Немного поразмышляв, решил надеть кобуру на пояс, потом вложил в нее пистолет, предварительно проверив работу механизма и обойму. Ночью если встретятся патрули, все равно либо убегать, либо отстреливаться, документы у них есть, вот только наверняка информация на них сообщена и их элементарно арестуют. Так что риск минимальный. А с оружием так еще и лучше.
Аккуратно выглянув во двор, он огляделся и, решив, что его никто не увидит, прошел до сортира. Оправившись, уселся на лавке в дворике (с улицы двор не был виден за высоким забором) и достал трубку, не спеша набив, раскурил ее, окутавшись облачком ароматного дыма принялся пускать кольца, благо тихая, безветренная погода способствовала этому увлекательному занятию. Максимально растягивая наслаждение, он медленно курил, размышляя обо всем происходящем.
Свежие ветры задули в Сибири. Еще недавно большинство людей уверенно могли сказать, что большевики побеждают, что белым остались считанные дни, максимум месяцы, а вот что теперь? Куда они побегут и зачем? Конечно, информации мало. Но если те выводы, которые он сделал еще раньше, верны, то в новом раскладе белые станут драться до конца, отступать им некуда. Кроме того, они получили едва ли не преимущество, у них в тылу десять тысяч верст, а у красных пустые горы Урала. Рассказ Анюты подтвердил мысли Степана. Дальше на запад только дикие земли, где нет людей. Цивилизация заканчивается там, где так удивительно и безжалостно был рассечен его состав. Если верно, что главнокомандующим белых армий назначен Каппель, то это очень необычный ход. Генерал известен как человек свободно мыслящий и блестящий тактик маневренной войны, и его атака на Курган тому подтверждение. Ведь именно там сосредоточены основные склады Пятой армии. Кому как не Семашко знать это, сколько составов он перегнал и в Курган, и в Тюмень за эти месяцы.
Захватив город, белые как минимум получили доступ к арсеналам красных, как максимум, овладели ключевым объектом и навязали свой сценарий развития дальнейших событий. Отличный ход, хоть и крайне рискованный.
Желание воевать у народа стремительно падает. Никто больше не захочет умирать ради интересов партий и правительств. Зачем? Когда вокруг такая богатая, щедрая земля? Всего скорее, в ближайшее время возникнет масса независимых крестьянских республик, основу которых составят те самые дезертиры, да и партизаны, которых, по слухам, очень много к тылу белых. Да и казаки вполне могут предпочесть независимость подчинению центральной власти. Дайте только немного времени всей этой массе людей, чтобы они разобрались в ситуации и сделали выводы. Утаить правду невозможно, слишком очевидно все. Мир изменился и не где-то далеко, а прямо здесь в шаге от нас.
Что же делать мне? Куда идти? Может попытаться объясниться с красными, ведь мы ни в чем не виноваты. Да и нужны ли мы им? Может нас никто не ищет уже давным-давно, а мы бегаем, боясь своей тени. Но лучше не рисковать. Дождемся ночи и тихонько подберемся к дому, осмотримся, а там уже и решим, как быть дальше.
Задумался он и о том, что произошло с ним лично. В его сознании. Он не спешил, осторожно и трепетно рассматривая новое для себя состояние контакта с Высшей силой. С детства он помнил, что Страх Божий есть первая ступень к вере и спасению. Но вот прежде это чувство не поселялось в его душе. Последние события мощно всколыхнули все его существо и вынесли на поверхность сознания новые содержания, доселе крепко позабытые. И Степан решил, что этот знак, указующий на ту силу, которая и послужила источником всего происходящего. Самое парадоксальное, что эта сила и прежде служила источником всего, но это не доходило до Семашко, а вот теперь, теперь он ПОНИМАЛ, ЧУВСТВОВАЛ всем своим существом, что вот она, эта сила вольно и могуче проникает повсюду, устанавливая свой закон бытия.
Мысли эти так захватили его, что он даже отложив трубку, встал и перекрестился на виднеющиеся вдали купола храма. Постоял так, безмолвно читая молитву, - «Отче наш…». Прочитав ее трижды, еще раз перекрестился и склонился в поклоне. Подумалось, - «Обязательно схожу в церковь, поставлю свечу в благодарность за то, что жив и удостоился созерцать чудо, сотворенное Тобой, Господи».
Вдруг его охватило сильнейшее желание увидеть свой дом. Оно было сродни зуду и необоримо тянуло его прочь со двора. Мгновенье он колебался, затем решительно встал и смело толкнув калитку, вышел на улицу.
Удивительная уверенность не оставила Степана и теперь, уже в самом центре города. Вокруг были красные флаги, тут и там виднелись патрули, город напоминал Семашко растревоженный муравейник, в котором до одиноко идущего машиниста никому нет дела. Его охватила странная эйфория, на миг показалось – как глупо он поступил, зачем не пошел просто домой, зачем все эти дни бродил и скрывался по лесам? Еще час назад так мощно заговоривший в нем голос нового, неведомого мира утих и затерялся, уступив место до боли родному и привычному чувству дома, родных улиц. Сколько раз гуляли по ним с Софьей, тогда еще молоденькой гимназисткой, когда он ухаживал за ней. И потом, венчались вот там в Никольской церкви, он и сейчас мог увидеть ее купола, подняв голову к небу. Что случилось с ним в эти дни? Неужели он помешался или безумие этого сбесившегося два года назад мира, наконец, настигло и его?
Ветер нежданным влажным порывом ударил ему в лицо. Среди недавно ясного неба сгустились тяжелые, черные, низкие тучи и, закружило поземкой, ударило холодом, с неба упала вода. Степан, каким то шестым чувством, угадавший, что сейчас будет, не раздумывая, бросился под защиту ближайшего дерева. Такого ливня он в Сибири прежде не видел, это был настоящий потоп, летели, подгоняемые ветром не капли - струи дождя. Прижавшись щекой к шероховатому стволу, Семашко глубоко вдохнул чудесный аромат иного мира, в котором свежесть дождя и ветра подхватила пряные ноты трав, причудливо соединив их с запахами хвои и таинственных благовоний. Да, мир изменился. И только глупец мог бы не заметить этого. Я должен увидеть его, узнать, понять и принять в свое сердце. А значит, я должен выжить сейчас.
После дождя повеяло прохладой и солоноватой какой-то сыростью, Степану даже показалось, что вернулась осень, вот только крики чаек (или очень похожих на них птиц), кружащих над городом, и странный, не знакомый запах заполнивший вместе с холодным ветром улицы Тюмени не давали поверить в реальность прошлого.
Семашко пронзила безжалостно-ясная мысль – прошлое никогда не вернется. Оно и прежде никогда не возвращалось, но жило во множестве почти неизменных вещей и примет, а вот теперь - теперь и этой связи больше нет, точнее, осталось слишком мало, если уж и воздух другой, и дождь не такой и погода, сами улицы ощущались иначе, плакаты и красные знамена, мокро болтающиеся на ветру, смотрелись чуждо и не нужно в этом, новом, странном и не привычном мире. И тем, кто доживет, еще предстоит познать и пройти его, впуская эту невозможную чуждость иного в себя, чтобы подобно Энею найти свою новую Трою.
Степан ясно распознал в себе внутреннее желание немедленно добраться домой. Он четко понял, что стоит только увидеть родные окна и остановиться, удержаться он не сможет. Когда ливень, так же стремительно, как и начался, прошел, Семашко еще минуту стоял, пережидая потоки воды, катящиеся мутным валом по улице. Он удачно оказался на пригорке и уже совсем скоро, безмолвно поблагодарив дерево за убежище, зашагал назад.
Теперь, когда им больше не владело вполне желание увидеть дом, он смог осмотреться вокруг. В наблюдательности машинисту отказать было никак нельзя.

Путь в темноте по, казалось бы, знакомым улицам неузнаваемо преображал город. И виной тому была не только буйно разросшаяся в единый миг растительность и голоса неведомых птиц, а сама тьма. Даже луна скрылась за облаками. Улицы, полные первородной тьмы, лишь изредка подсвечиваемые жалкими огоньками керосинок в окнах – вот и все. Сама собой напрашивалась мысль – раздобыть бы фонарь, но она вызывала судорожную полуулыбку на до предела напряженном лице Степана. С каждым шагом его волнение росло, ему представлялось, что вот за этим углом идет патруль, и он обязательно схватит их, тайно крадущихся в темноте. Прохладный ветерок приятно освежал, что Семашко заметил не сразу, а когда осознал этот простой факт – внезапно успокоился. Ночной город был удивителен, прожив в нем больше двадцати лет, Степан на деле впервые вот так ходил по ночным улицам. Прежде он бывало ездил по ночам, но всегда на извозчике. Так что очарование темноты, уединенности, когда только ты и город, были до сих пор ему неведомы. И это открытие удивительным образом приободрило и одновременно насторожило его, породив некое тонкое и полубессознательное чувство глубокой тревоги и предчувствия чего-то опасного и грозного, с неизбежностью предстоящего в его судьбе в ближайшее время.
«Положительно, у меня сегодня прорезался здравый смысл, а ведь зачем тащить с собой Сему? Я могу пойти в дом один, если что-то он сможет придумать чего. А если все хорошо, то выйду на крыльцо и позову. Да, так и сделаем». Повернувшись к Черному, Степан быстрым шепотом высказал ему новый план действий.
- Семен, я тут подумал, незачем нам в дом вместе заходить, мало ли что… так вот ты у калитки постоишь тихонько, а если я через пару минут на крыльцо не выйду – значит, меня повязали, ну, или еще что, понял? А если выйду, то все в порядке, подходи смело.
На еле видном лице кочегара сколько-то заметной реакции не проявилось, он был все также сосредоточенно-спокоен и собран – удивительное сочетание для вечно безалаберного Семена. Но потом он, подтверждая, что понял и принял новый вариант, молча кивнул, одновременно чуток махнув рукой, мол, пошли дальше уже.
У родного дома Степан постоял несколько минут. Сему он не видел, как ни вглядывался, а ведь точно знал, где тот сидит-ждет. Очень захотелось покурить и не в силах отказать себе, Семашко вытащил трубку и принялся на ощупь набивать трубку. Выходило не очень и не потому, что темно, а потому что руки дрожали.
«Вот так дела, а чего это вы, милостивый государь, так нервничаете? В чем, собственно, дело?» в привычной для себя манере принялся успокаивать разговором тет-а-тет - сам-с-собой, машинист. Это не слишком помогло, а вот ярко вспыхнувший огонек спички, по необъяснимой причине прочувствованный неожиданно-резким, будто электрическим ударил по нервам, парадоксальным образом успокоил, как и первая ароматная затяжка табаком. Вместе эти два столь разных и одновременно тесно связанных события помогли Степану собраться с мыслями и взять себя в руки.
Докурив и еще раз, проверив пистолет, Степан решительно засунул его за пояс и пошел к дверям. На улице была кромешная темень и ключ попал в прорезь замка исключительно благодаря отработанному за годы рефлексу. Один оборот, второй, третий, всегда чуть с натугой, теперь аккуратно потянуть ручку двери, шагнуть и оказаться в родной прихожей. Повеяло неразличимо родным запахом. Что такое не понятно, но привычное до невозможности. Разуваться не стал. В доме было темно, это он еще с улицы разглядел. Так что двигался медленно, боясь чем-нибудь загреметь. Хотелось добраться до гостиной и усесться в кресло. Потом зажечь лампу и тихонько разбудить Софью. Он ведь даже умудрился нечто вроде подарков ей и детям привезти, так, сущая мелочь, но им наверняка будет приятно. С такими мыслями он дошел до гостиной, отыскал лампу и, вновь задействовав спички, зажег керосинку, комната наполнилась тенями, из которых вышли три человека, произошло это настолько внезапно и бесшумно, что Степан даже ничего не ощутил в первый момент. Он еще только успел сунуть коробок в карман как одна из теней, оказавшаяся ближе всего, взмахнула рукой и на голову машиниста обрушился удар, от которого он, впрочем, сознания не потерял, но все поплыло перед ним, ноги подкосились и он без сил свалился на пол. Ему быстро заломили руки за спину и сковали наручниками. Обшарив наскоро одежду, обнаружили пистолет, который вызвал несколько злобных ругательств, произнесенных почему-то полушепотом, как будто тьма давила и на этих людей, теперь он уже видел, что это чекисты, у двоих – кожаные куртки, наганы в кобурах. Третий выделялся своим роскошным кожаным же плащом и маузером в деревянной кобуре-прикладе. Чекисты двигались в странном молчании, один из них склонился над лежащим Семашко и, ухватив его за грудки, приподнял и основательно встряхнул. Это действие «включило» сознание Степана, на него обрушился поток звуков, оказывается, он просто оглушено не слышал, шум и грохот, происходящий в доме. Теперь же голоса вместе с буквально животным ужасом набросились на Семашко, терзая его голову.
- Ты, урод, будешь говорить или мне тебя прямо здесь на глазах твоих выблядков расстрелять? А может, мне их расстрелять, чтобы ты рот свой поганый открыл? А, моргаешь, заткнись.
- Леша, - сказал он вполголоса, обращаясь к одному из «кожанно-курточных», - ты все же в следующий раз поаккуратней, а то ведь и совсем мог успокоить, а он нам пока нужен, тварь.
- Да ты, Авксентьич, чего, ты ж сам видел, у него пистоль за поясом был, уже взведенный, чуток промешкали и пиши-пропало. Как бы все обернулось, а?
В ответ названный Авксентьичем чуть поморщился и добавил, - да, не ругаю я тебя, правильно все сделал, тока в другой раз смотри лучше.
Снова повернувшись к Степану и для профилактики сильно встряхнув его, так что он больно, до звезд в глазах удар

 все сообщения
Кержак Дата: Суббота, 29.05.2010, 08:40 | Сообщение # 5
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16021
Награды: 39
Статус: Offline

***
Голова безвольно качалась в такт машине, улица по которой ехал грузовик чекистов нельзя было назвать гладкой да и в темноте выбирать путь не очень удобно. Сидящие вплотную конвоиры тяжело давили на него сверху, подмяв Семашко под себя.
Если в первые минуты мысли в голове Степана крутились исключительно горестно-панические, то спустя некоторое время и пару пересеченных улиц настрой его круто поменялся. Самое главное, он вспомнил, что все в мире решают не чекисты и прочие типы, а Высшая сила. И обратился к Господу с горячей молитвой, которая была совсем коротка, но по неведомой причине вселила в него надежду и готовность бороться.
- Господи, спаси и сохрани! - трижды произнес еле слышным лишь ему шепотом Степан и внимательно вслушался в свое тело. Возможно, читателю покажется странной такая формулировка, но именно так и поступил Степан. Он внимательно вчувствовался в то, что и как может сделать его тело, где та грань свободы, которой оно обладает и внезапно осознал, что грани это фактически нет. То есть он может практически все, что захочет, вот только что дальше? Как часто нас губит этот сакраментальный вопрос... иногда, право же, не стоит им задаваться.
Руки Семашко были надежно скованы за спиной наручниками, а вот ноги совершенно свободны. Кузов был открытым и выпрыгнуть из него даже несмотря на двух конвоиров вполне реально, главное - внезапность и тотальность действия, законченность движения и никто не удержит его. Теперь выбрать момент. Лучше всего подходит точка поворота, когда машина притормозит, значит, будем ждать ее.
Внезапно раздался гудок клаксона, а затем визг тормозов и покрышек. Машину резко качнуло. Больно ударившись итак разбитым затылком о борт, Семашко на секунду потерял способность ориентироваться в реальности, а когда смог снова сосредоточиться, обнаружил нечто странное. Давление на него со стороны конвойных резко ослабло и он не задумываясь, мгновенно, подобно распрямившейся пружине, вырвался из кузова, неловко ударившись боком о землю, он, не прерывая движения, катнулся по земле и, умудрившись подняться на ноги, сделал даже первый шаг, в попытке бегства.
Сильный удар в спину опрокинул его, тут же навалились сверху, заламывая руки, что было явно излишне, Степан, напомню, итак, был в наручниках. Когда его пленитель обнаружил сей факт, то повел он себя странно, пробормотал нечто невразумительное, но явно не ругательство и не в адрес Степана, затем почему-то отступил в сторону и даже помог, не грубо дернул, а именно помог Семашко подняться и, обернувшись к кому-то в темноте, произнес:
- Господин поручик, тут пленный у чекистов обнаружился, видно сбежать от них попытался.

***
Теперь все же стоит объяснить, что же происходило на самом деле, а не в воспаленном сознании нашего героя.
Машина медленно катилась по ночным улицам, Блюмкин устало смотрел на мелькающие в свете фар деревья и калитки, в голове его смешивались торжество от удачно сработанной акции и беспокойство по поводу происходящего. Два последних дня он практически не появлялся в управлении и даже на улице не отсвечивал, и все равно абсурдность и непонятность происходящего цепляли и его, особенно сейчас, когда он видел не привычные тополя, а какие-то огромные деревья с непривычной широкой резной листвой. Слова арестованного предателя также не выходили у чекиста из головы. Он, безусловно, не верил Семашко, но зачем громоздить столь очевидную ложь? Впереди возникли фигуры в шинелях, - 'Патруль' безразлично-отвлеченно подумал Блюмкин, но вместе с тем какой то инстинкт толкнул изнутри, подсказывая, - берегись!
Он на мгновенье даже решил дать команду проехать без остановки (патрульные ясно давали команду остановиться), но потом передумал, 'Да что может грозить машине ЧК в Тюмени?'.
- Стой, предъявите документы.
Все произошло стремительно. Шофер резко затормозил, почти сбив бойцов патруля, четверо красноармейцев с винтовками шагнули с обеих сторон к машине и открыли дверки. Одновременно еще двое зашли со стороны кузова. Объяснить причину дальнейших своих действий Блюмкин так и не смог, но что-то в лицах и повадках патрульных оказалось непереносимо чуждо ему. Уже не сомневаясь, что на них устроена засада, - В голове мелькнуло - это банда Семашко, они решили его освободить'. Он сильно толкнув дверку отпихнул одного из бойцов и ударил ножом второго в грудь и рванул в спасительную темноту, за спиной раздался отвратительный хруст и стоны - его бойцов пробили штыками, но это уже не могло остановить его, нырнув в подворотню, Блюмкин скрылся от преследования. И решил немедленно добираться до бывшего купеческого особняка, который сейчас занимал ЧК. Он даже вообразить не мог масштабы происходящего в городе. Шагнув дальше в темноту он так и не увидел тень, вышедшую из темноты, удар топора и чекист замертво свалился на землю. Смерть наступила мгновенно, кочегар чуток переборщил с силой, топор расколол голову врага начисто, как сухое прямослойное полено.

***
Семашко медленно приходил в себя, в какой-то момент он обнаружил, что руки его свободны и начал полубессознательно тереть затекшие и малочувствительные запястья. Спокойно посидеть, придти в себя ему не дали.
- Ей, господин арестант чека, хватит в прострации впадать. Отвечайте на мои вопросы.
Степан поднял глаза и обнаружил стоящего перед ним офицера с погонами поручика и тонким выразительным лицом, на котором огни автомобильных фар создавали причудливые тени-маски. 'Это карнавал, мистерия' в полубреду накручивать мысли машинист, но опять голос не дал ему уйти в себя.
- Поручик Чекменев. - коротко представился тот. - Кто вы, какова причина вашего ареста чекистами?
- Степан Семашко, машинист. Мой состав отрубило марево и мне не поверили.
- Вы не бредите Семашко?
- Нет, - постепенно приходя в себя, ответил Степан, - мы попали на границу изменения, и влетели в марево, почти весь состав остался там, а паровоз с тендером оказался здесь. А чекисты не поверили, устроили засаду у меня дома. А вы спасли меня.
- Что ж, толком я ничего не понял, но почему-то склонен верить вам. Сейчас нет больше времени на разговоры, поэтому вставайте. Вы должны помочь нам.
- Что я должен сделать? - задал встречный вопрос Семашко, ухватившись за поданную поручиком руку и поднимаясь.
- Вы знаете город?
- Так точно, знаю, я здесь прожил десять лет.
- Отлично, дело в том, что наш проводник погиб, чекист заколол его ножом, а нам необходимо как можно быстрее оказаться у намеченного объекта.
- Что за объект?
- Здание, где размещается сейчас ЧК.
Степан даже поперхнулся, ирония судьбы, он только что избег печальной участи оказаться в ЧК и вот опять.
- Я готов. - Твердо ответил он. - Только разрешите взять оружие.
- Конечно, берите, возьмите винтовку погибшего солдата.
- Спасибо, если позволите. То я заберу и свой кольт, он должен быть в кабине, в саквояже. - Внезапно в голове у машиниста мелькнула мысль. - Господин поручик, а почему бы нам не поехать на грузовике?
- Дело в том, что наш проводник был единственным, умеющим водить авто.
- Не вопрос, я умею водить, садитесь, мы через пять минут будем в чека.
Прихватив карабин убитого бойца, и сняв патронташ, Степан вытянул тело убитого водителя и забрался в кабину. Обнаружив саквояж, вытащил свой пистолет вместе с кобурой и запасными патронами, снова нацепил себе на пояс. В последний перед отбытием с места момент на освещенную часть мостовой вышел Сема Черный, в руках у него был топор и маузер в деревянной кобуре. Появление его вызвало некий переполох (Сему чуть было не пристрелили сгоряча, и только крик Семашко остановил мгновенную расправу).
- Сема, откуда ты, вот уж не чаял с тобой свидеться, - начал растроганный Степан, но непривычно суровый и строгий Семен протянул ему маузер и сказал, - чекист мертв.
Семашко в первый миг даже отшатнулся от Черного, так безжалостно-мрачно прозвучали его слова.
- Собаке собачья смерть, Семен, ты поступил правильно. - И желая поскорее зарыть тему, спросил, - что делать думаешь?
- Чего тут думать, с тобой поеду, куда ты, туда и я.
- Ясно. Подожди секундочку.
Семашко рысью подбежал к офицеру и коротко сообщил суть дела, тот, выслушав, кивнул головой и безмолвно указал на кузов машины, - мол, пусть ваш кочегар залезает туда. Обрадованный машинист - теперь он снова не один, тут же сообщил новость Семену.
Машина стояла даже не заглушенная, так что, вернувшись в кабину, Семашко только подождал, пока все бойцы вместе с кочегаром окажутся в кузове (поручик сел в кабину) и лихо покатил по ночному городу.

Глава 6. Белая Тюмень.

За время пока отряд добирался до чека, в городе начали происходить 'шумные' события. Подразделения колчаковцев на первом этапе проникшие в Тюмень совершенно тихо и без единого выстрела, в конце концов, столкнулись с сопротивлением и открыли стрельбу. Отовсюду доносился шум выстрелов, взрывы гранат, где-то даже раздалось бодрое тукание пулеметов.
Захват города шел быстро - слишком внезапным и неожиданным оказалось появление белых в Тюмени. К тому же ночная атака дала им фору, позволив практически беспрепятственно взять под контроль значительную часть ключевых объектов. Когда фыркающий мотором грузовик выкатился на площадь, обнаружилось, что они не первые - у здания ЧК уже стояли колчаковцы, из открытых дверей выводили связанных большевиков и свободных, бледных и усталых бывших пленников. Приказав остановить машину, поручик дав знак оставаться на местах быстро прошел внутрь здания. Спустя несколько минут он бодро прошагал к авто, забрался в кабину.
- Вы знаете, как лучше проехать к железнодорожным складам?
- Конечно, знаю, но у меня есть вариант получше.
- Очень любопытно, рассказывайте. - Поощряюще поддержал Семашко поручик.
- Вчера я видел целый состав, комплектовавшийся боеприпасами, продовольствием и оружием, думаю, есть смысл наведаться туда, где он стоит.
- Отличная мысль, как думаете, людей хватит или стоит взять еще? - С удивительным хладнокровием и выдержкой поинтересовался Чекменев.
- Не знаю, - задумчиво протянул Семашко, - я не военный. Но если действовать решительно, то, наверное, хватит... главное, не пустить эшелон на фронт, так думаю.
- Верно мыслите, тогда вперед, не теряйте времени.
Машина коротко гукнув клаксоном повернула и фырча покатилась по темным улицам. Семашко не раз в эти смутные минуты приходила в голову простая мысль, 'Зачем я еду? Почему не пошел домой, к семье? Этот пугающий темный город полный опасности, вот сейчас из-за угла грянет очередь или просто выстрел и его, Степана, только заново начавшаяся жизнь рухнет навсегда, так зачем?' и не находил себе ответа, вроде бы просто так сложилось, само собой...
Впереди показались знакомые очертания железнодорожных складов, полосатый шлагбаум опущен, никого не видно.
- Стоп. Не стоит торопиться, думаю, нам лучше выбраться из машины и пойти своим ходом, а вы потихоньку за нами следом, все понятно?
- Так точно, двигаться следом.
Поручик уже не слушал его, он отдавал быстрые короткие приказы своим солдатам, затем снова повернувшись к машине, что-то сказал пулеметчику, в руках у которого лежала толстая труба 'Льюиса', указывая на машину, тот козырнув, снова полез в кузов, 'А, он решил поставить стрелка в кузов, оттуда сектор будет пошире, да и борта какая-никакая, а защита' понял Семашко. Бойцы растворились в темноте, несколько человек шли по обочине дороги, Степан медленно тронул машину следом.
Боя не сложилось. Машина мерно докатившись до шлагбаума высветила пустую караулку, своевременно сориентировавшись, бравые красноармейцы выбрали жизнь, вместо присяги. Загружаться обратно в кузов команды не поступило.
- Где состав? Выдвигайтесь прямо к нему. - Скомандовал поручик.
- Понял, будет сделано. - Четко ответил машинист.
У самих складов боеприпасов можно было ожидать все же сопротивления, поэтому все ощутимо подобрались, в ожидании первых выстрелов. Но все сложилось не так, как думали. Опасность настигла с иной, неожиданной стороны, сухие щелчки выстрелов разорвали темноту откуда то справа, никто даже не был ранен, и Семашко резво развернув машину в сторону предполагаемой угрозы, нацелил огни фар, слепя противника. Из кузова ударила очередь пулемета, в замкнутом пространстве кабины ощущения здорово смахивали на то, если бы Степан засунул голову в барабан, оглох он моментально. И все же пулемет ему понравился, 'Серьезная штука, без дураков, с такой никакие товарищи из ЧК не страшны, пусть только сунулись бы' мечтательно-очумело подумал машинист. Оглянувшись по сторонам, обнаружил, что давно сидит в кабине в полном одиночестве, поручик присоединился к отряду, для руководства боем. Покинуть сове место за шоферской баранкой он не решился - команды не было - поэтому происходящее свелось для Семашко к ряду зубодробительно-оглушительных (хотя, уже после первой очереди слух его сильно притупился) сотрясений. Внезапно наступила тишина, Степан даже удивился, с чего бы это? В этот момент дверь открылась и появилось бледное лицо кочегара, который что-то сказал, совершенно не разборчиво.
- Я не слышу тебя, Семен, говори громче!
- Степан, я говорю, все, раздолбали мы их, надо дальше прямо к вагонам продвигаться, поручик приказал.
- Понял. Ты давай, садись в кабину, чего ноги топтать.
Черный без лишних рассуждений ловко забрался на соседнее сиденье и захлопнул дверь. Степан снова развернулся и покатил дальше в сторону памятного склада. Белогвардейцы успели опередить их и уже вовсю хозяйничали, вскрывали ворота и запломбированные грузовые вагоны, кто-то додумался включить освещение, и Степан сразу убрал свет фар. Все еще оглушенный он таки выбрался из машины и пошел искать офицера. Нашел его быстро, в первом же складском помещении, где тот осматривал ряд ящиков с артиллерийскими снарядами.
- Какие будут приказы, господин поручик?
- А это вы, вы помнится машинист?
- Верно.
- Вот и отлично, идите и осмотрите паровоз, потом доложите мне.
- Понял, сейчас сделаю. - Уже повернувшись уходить, внезапно вспомнил про грузовик. - А что с грузовиком делать?
- А что прикажете с ним делать? Оставьте пока там где стоит, думаю, он нам еще пригодится.
Кивнув скорее сам себе, чем поручику, который уже отвернулся, занятый осмотром трофеев, Степан бодро зашагал вместе с кочегаром в сторону головы состава, где до поры до времени молчал черной глыбой красавец-паравоз. Поднимаясь по крутой лесенке, Семашко испытал ни с чем не сравнимое наслаждение, такое наверное испытывает командир боевого корабля, поднимаясь по траппу на мостик своего крейсера. 'Ну вот, ведь думал, удастся ли еще раз машинистом побывать, а все таки получилось'.
С машиной разобрались быстро. Все было в полном порядке, тендер полон угля, разведи пары и вперед. От созерцания механизмов и приборов его отвлек голос Семы.
- Слышь, Степан, а как там твои-то? Чего с ними? Как думаешь?
Семашко словно по голове поленом ударило. Стало невероятно стыдно за то, что начисто позабыл о семье. Сразу заспешив, он ничего не ответив Семе, полез вниз. Быстрым шагом, почти бегом, добравшись до поручика, который все еще инспектировал запасы вооружений, он без предисловий начал.
- Господин поручик, паровоз в полном порядке, хоть сейчас в дорогу.
- Отлично. Оставайтесь пока на месте. Скоро решим, что делать дальше, боюсь, такой арсенал нам не вывезти все же... - скорее рассуждая сам с собой добавил офицер.
- Эээ, господин поручик, простите, что отрываю вас от дел, но мне крайне важно попасть как можно быстрее в город, необходимо забрать семью. С тех пор как меня забрали чекисты...- голос Степана прервался, чуть справившись с волнением, он невнятно закончил, - я не знаю, что с ними.
- Я понял вас. Хорошо, отправляйтесь за своей семьей, возьмете двух бойцов, доставите заодно донесение командованию, думаю, лучше всего будет вывезти ваших близких на пароходы, туда все равно будут собирать всех желающих покинуть красную Тюмень, так что... Подождите, я напишу текст. - Поручик достав из командирской сумки лист бумаги и карандаш начал быстро писать.
- Господин поручик, простите, что снова отвлекаю...
- Что такое, - не отрывая глаз от бумаги, спросил офицер.
- Я понимаю, что это наглость, но в городе полно красных, а здесь на складе столько оружия, карабином не отобьешься...
- Так что вы мне предлагаете? Пулемет вам дать и гранат? - С интересом, подняв голову, с иронией ответил поручик.
- Д-д-а, пулемет, 'Льюис', не помешала бы и пара гранат, конечно, - совершенно не уловив юмора, откликнулся машинист, - тут же десятки пулеметов, вот все эти ящики, целый штабель.
- А вы различаете, какое, где оружие по ящикам?
- Конечно, столько лет возить туда-сюда... Господин поручик, все-таки, что насчет пулемета?
- Ну что ж, раз вам так нужен пулемет, я дам вам его. Выбирайте любой, только не забудьте, они в заводской смазке.
- Я знаю, спасибо, господин поручик, мигом обернусь, только семью довезу до кораблей и назад.
- Обязательно жду вас, и не забудьте, как можно быстрее доставить депешу, впрочем, я эту задачу поручу Соколовскому.
Чистка 'Льюиса' не заняла много времени, а пока Семашко управлялся с агрегатом, Черный, найдя ящик с патронами нужного калибра, набивал диски, нашлись и простые - на 47 и увеличенной емкости - на 97. Самым интересным оказалось то, что пулемет был изготовлен, как явствовало из приложенного документа, под трехлинейный патрон. Так что Степан даже поздравил себя с такой удачей и раз уж пошел такой фарт, прихватил к ящику патронов еще и ящик гранат, правда, пока лежащих раздельно с запалами. У пулемета имелись удобная ручка для переноски, стальные сошки, установленные на кожухе ствола, и широкий брезентовый наплечный ремень. Также в комплект входили две сумки для переноски дисков, которые сразу же заполнил Сема. Машинист торопился, но привычка, сформированная еще в детстве, вынуждая доводить оружие до идеального состояния, не давала трогаться с места.
Уже и поручик, проходя мимо, удивленно качнул головой, мол, так торопился, а сам... И Степану пришлось коротко объяснить свои действия.
- Вот ведь, господин поручик, не могу с оружием иначе, должен обязательно все привести в порядок.
Офицер на этот раз одобрительно кивнул и скрылся в темноте.
Наконец, все было готово. Сема, получив винтовку, уселся в кабину, унтер Соколовский с рядовым, забрались в кузов, и машина тронулась с места. Степан может быть впервые ощутивший себя настоящим боевиком, самостоятельной боевой единицей с реальной огневой мощью, уверенно и лихо гнал машину по ночным улицам. Отовсюду доносились крики, пальба, кое-где горели огни. Пулемет, удобно устроившись справа от водительского сиденья, разносил по кабине мощный аромат смазки и оружейного металла - ни с чем не сравнимый запах!
- Степан Ильич, ты это, че так гонишь? Сбавь чуток, а... - Не успел Черный закончить эту судьбоносную фразу, как из-за поворота прямо навстречу их грузовику вывалилась туша с торчащими из круглых башенок толстыми стволами.
- Броневик! Свертай! - Дико заорал Семен.
Но было поздно. Водитель броневика, который как раз вписывался в крутой поворот, подставляя свой левый борт Семашко, заметил грузовик и постарался сманеврировать, вильнув вправо, уходя от столкновения, но им не хватило каких то сантиметров. Степан намертво вцепившись в руль, ударил по тормозам.
Удар был силен, как они не вылетели из кабины - потом и сами не могли понять. Пассажирам в кузове повезло меньше, оба оказались на земле. Благо мостовая была не мощеной, а прошедший вечером ливень размягчил обочины, в которые и влетели оба белогвардейца. Столкновение все же было не слишком сильным, но его хватило, чтобы броневик опрокинулся на бок. И вот теперь, с беспомощно задранным стволами пулеметов, он лежал, ревя двигателем, колеса бешено вращались, бессильно прокручивая дорожную грязь. Степан, не долго размышляя, перебросил рычаг коробки передач на нейтрал, подхватил 'Льюис' и, передернув затвор, взвел его в боевое положение. Соскочив на дорогу, он в три шага достиг поверженного броневика и, втолкнув широкий раструб к открытому люку водителя, громко скомандовал.
- Не дергаться. Глуши мотор и выбирайтесь, руки в гору, оружие на землю и не дурите, покрошу всех к едрене фене!
В голосе машиниста не было и тени сомнения, он на самом деле собирался стрелять, и сидящие в кабине бронированной машины это четко уяснили. Гул двигателя смолк.
- Тихо, не стрельни случаем, тут такой свистопляс пойдет - мало не покажется. - Раздался глухой голос. - Открываю люк, счас вылезем, ты сам то, хоть, чей? Наш, рабочий али беляк?
- Не ваш. - После секундной паузы ответил Степан.
В ответ повисло хмурое молчание. Степан боковым зрением заметил, что и Сема, и оба солдата уже стоят рядом, с оружием в руках. 'Вот и, слава Богу, в одиночку только убивать сподручно, а вот в плен брать, куда как трудней'.
- Не тяните, выбирайтесь, оружие на землю. Досчитаю до трех и дам очередь.
- Все выходим. Не шуми.
Дверца с лязгом отскочила и из опрокинутой машины начали выбираться люди. Первым делом они выбрасывали револьверы и ножи. Соколовский, кое-как счистив грязь с лица, рук и оружия принялся укладывать пленных на дорогу лицом вниз, руки за голову.
- Расстреливать вас не будем. Отвезем в комендатуру, там разберутся. - Сообщил он бывшим красноармейцам. - Вяжи их, Петриченко. И в кузов нашей машины заталкивай.
Унтер заглянул в нутро бронеавтомобиля и, убедившись, что там никого не осталось, повернулся к Семашко и спросил.
- Что с машиной, извините, нас не представили друг другу.
- Степан Ильич Семашко, машинист второго класса.
- Старший унтер-офицер Соколовский Дмитрий Алексеевич, очень приятно.
- Взаимно.
Они церемонно пожали руки, для чего Семашко пришлось отпустить рукоять пулемета, удерживая его стальную тушу одной левой.
- Сейчас разберемся и с машиной, надо и броневик постараться поднять, как думаете?
- Было бы не плохо, если он своим ходом пойдет, нам только на благо.
Степан, внутренне напрягшись, снова уселся в кабину грузовика и, переведя рычаг для езды назад, тронул машину с места, поскрипывая, она все же ехала! Теперь предстояло решить, что делать с броневиком. Сняв толстый специальный трос с передка бронемашины, они прицепили его к задку грузовика. Соколовский посмотрев на действия машиниста двинулся куда-то в темноту, вскоре он вернулся, ведя за собой нескольких полуодетых мужиков.
- Помогут нам, все равно никто не спал уже, такой свист и грохот, какой сон? - пояснил он свои действия Семашко.
Тот кивнул в ответ. Потихоньку стронув машину, натянул трос в тугую, и начал двигаться дальше, стараясь вернуть бронеавтомобиль в вертикальное положение. Сквозь шум рычащего на низких оборотах двигателя, он слышал голос Дмитрия Алексеевича, командовавшего, 'Навались, дружней, и раз, и раз!'. Наконец, усилия дали результат, и броневик тяжело ударившись о землю, встал на все колеса.
Степан тут же остановил машину и, не глуша ее, снова выпрыгнул на дорогу. Почему-то он сильно волновался, подходя к машине. Двигатель завелся не сразу, пришлось попотеть, крутя ручку стартера. Забравшись внутрь поднятого боевого автомобиля, уселся на водительское место. Быстро разобравшись в управлении, стронул машину с места. Затем сделал небольшой круг и вновь остановился у грузовика.
В проеме люка появилась голова унтера.
- Степан Ильич, как быть? У нас же больше никто водить не умеет.
- Это не проблема, Сема научен, он не шофер, но потихоньку довезет следом за мной.
- Отлично, тогда Семен за руль грузовика, а вы так и оставайтесь здесь. Куда ехать, знаете?
- Да, я понял, где находится комендатура.
- Тогда не будем терять времени. Поехали.
И новообразованная автоколонна двинулась по темным улицам.


Глава 7. Петр Донев

Когда Петр понял, что с кадетской жизнью можно попрощаться если не навсегда, то, по крайней мере, очень надолго, он решил пробираться из Петрограда к своему единственному известному по прежним временам родственнику. Более того, они с родителями, когда те еще были живы, даже бывали у маминого брата, Алексея Николаевича, который, получив диплом врача, открыл практику в далекой Тюмени. Для столичного мальчика, который Россию себе представлял очень смутно, десятилетнему Пете показалось весьма познавательным долгое путешествие по железной дороге, он, что называется, открыл для себя Урал, Сибирь, Поволжье, всю огромность Родины, до того известную только по учебникам и картам. Тогда, летом 1913 года, они провели чудесные два месяца на берегах Туры. Дом у дяди оказался просторным, с удобным двором и садом. В доме было много любопытных вещей и книг, включая и коллекцию старинного оружия, доставшуюся Алексею Николаевичу по наследству от деда, воевавшего и в Средней Азии со Скобелевым, и в последней Русско-Турецкой. Дядя был так добр, что разрешал мальчику взять на выбор клинок и порубить им лопухи, правда, только на заднем дворе. Однажды они даже устроили настоящие стрельбы из раритетных кремниевых пистолетов, грому и дыму от такой стрельбы образовалось очень много, но, и это послужило еще одним поводом для Петькиной гордости, отстрелялся он отлично, что не удивительно, к стрельбе у него вообще была явная склонность.
Потом была учеба в корпусе, Великая Война, унесшая сначала отца - гусарского ротмистра, а потом и мать, служившую сестрой милосердия в госпитале и умершую от чахотки. Так что к осени семнадцатого года Петр Сергеевич Донев остался совершенной сиротой. Была у него мысль вслед за другими ребятами рвануть к Деникину в Добровольческую Армию, но что-то остановило, возможно, это был внутренний протест, нежелание убивать своих же русских людей? Тогда в семнадцатом и потом в восемнадцатом он еще не мог толком разобраться, что к чему.
2-й кадетский корпус закрыли не сразу, так что какое-то время он еще жил и учился вместе с группой кадет. Но потом начались другие времена и Петр решил, надо выбираться из Питера, теперь для него это мертвый город. А вот Сибирь, Сибирь манила и возрожденной властью законного правительства (небольшевистского), и богатством хлебных и иных запасов. Главное, конечно, родной человек.
Как он добирался, лучше и не рассказывать. Быстро понял, что лучше закамуфлироваться под 'простого'. Переоделся, отработал манеры и речь, как у рабочих и крестьянских пацанов и вполне успешно передвигался все дальше на восток. Все бы хорошо, но дело шло очень медленно и прибыл он в Тюмень только летом 1919 года, точнее, в июне, как раз к летнему солнцестоянию. Вот и встретил самый длинный день в году уже в дядином светлом доме.
Больше всего он боялся, затратив столько времени и сил, приехав, обнаружить пустой дом, что Алексея Николаевича не окажется на месте и тогда все усилия окажутся тщетными. Такое развитие событий много раз снилось ему в ночных кошмарах, сколько раз бродил он по жутковато-знакомым комнатам и коридорам памятного с того, далекого тринадцатого года дома, в полном одиночестве. А вокруг лишь пыль и запустение и чудовищная, гибельная тишина.
Но, к счастью, страхи его оказались беспочвенны. Дядька жил и здравствовал, и даже не думал менять место жительства. Встретил он Петра очень по доброму, искренне обрадовавшись появлению племянника. Доневу тут же была выдана новая одежда, обувь, была организована роскошная русская баня и профмедосмотр по результатам которого, был вынесен вердикт - здоров. Потом был ужин и долгий-долгий разговор за чаем, да, да, настоящим китайским зеленым чаем, который только и признавал доктор. Пете также выделили удобную комнату, короче, наш путешественник обрел мир и покой, он обрел ДОМ.
Отдохнув несколько дней, Петр решил начать осваиваться на новом месте и первым делом познакомиться с живущими поблизости людьми. Алексей Николаевич сразу предупредил его, что бездельничать ему не позволит и что 'со следующей недели сядем, брат, за учебники, а осенью в гимназию тебя определим', но к учебе Петр был привычен и ничего страшного в том не видел, и все равно свободного времени оставалось очень много. Прошедшие два года многому научили уже почти шестнадцатилетнего (все же будем правдивы до конца, шестнадцать ему должно было стукнуть только в августе, а тогда в июне, полных лет бывшему кадету Доневу было только пятнадцать) многому. Он, не теряясь готов, был реагировать на любые, как ему казалось, повороты судьбы.
Рассказывая о своих мытарствах, он никогда не вспоминал при посторонних одной истории, свидетелем, которой случайно стал. Даже дяде он об этом не рассказал.
Уже оказавшись в Сибири, Петя попал в сложный расклад, вокруг шла война и поезда просто не шли дальше на восток, через линию фронта. Так что пришлось Доневу отсиживаться в небольшом селе. Сельский дьячок поселил его на сеновале, дело было весной и уже основательно пригревало, так что Петр не слишком мерз. Чем мог, он старался помогать местным по хозяйству. Заодно рыбачил. В мае ловить рыбу одно удовольствие, ее много, часто с икрой, так что рыбалка решала очень много вопросов в те дни.
Но вот к рыбе, он прежде совершенно равнодушный, скажем мягко, не пристрастился и, являясь по своей сути скорее гурманом, по факту питался очень часто неким вариантом ухи, который был весьма питательным, но чаще всего совершенно не вкусным. Весна все же не самое лучшее время для подножного прокорма, поэтому стоило держаться поближе к людям.
Уснул он по кадетской привычке, довольно рано (примерно в двадцать два ноль-ноль). За время его сна в поселке успела произойти масса самых разных событий, о которых Петя узнал постфактум. Первое, в сельцо нагрянули красные, было их немного, всего двадцать штыков, затем пришли колчаковцы, целая рота стрелков. Красные спрятались на чердаке дома и об их присутствии белым никто не сообщил (попробовали бы они донести, жить бы им после этого осталось не долго, как весьма доходчиво объяснил красный командир местным). Офицеры все вместе улеглись в самом большом доме и уснули поистине мертвым сном.
Проснулись они рано утром от тычков прикладами винтовок в бока, окруженные толпой красных партизан. Всего в плен угодило четыре офицера. Точнее, в плен брать их никто не собирался, решено было немедленно всех четверых расстрелять. Так бы и сделали, но один из офицеров спокойно поднявшись, сказал, - 'прежде чем расстрелять, дайте одеться и помолиться, не хотелось бы предстать перед Господом в таком виде'. Слова эти вызвали у красных искреннее уважение и белым дали время, потом вывели во двор и расстреляли.
Сам расстрел Петр видел своими глазами. Сделать он ничего не мог, из оружия при нем был только маленький перочинный нож, с таким арсеналом идти на два десятка вооруженных до зубов партизан было бессмысленно. Вот и оставалось ему только молча сжав зубы наблюдать за событиями. Залп дикой болью хлестнул по нервам, гибель офицеров прорвала так долго сдерживаемую боль, ведь он не плакал даже когда узнал о смерти родителей.
Когда красные ускакали, он пришел в себя и, вытерев залитое слезами ярости лицо, пошел вниз. Вырыл могилу и похоронил всех четверых. Тогда же узнал и о просьбе одного из пленных, вся картина предстала перед ним в своей полноте и чудовищности братоубийственного кровопролития. Еще не зная, что и как, но в этот час он решил бороться с таким злом и больше никогда не быть пассивным наблюдателем. Нельзя сказать, что он стал сторонником 'белой идеи', скорее, он решил бороться с любой несправедливостью, которую можно было ожидать увидеть по обе стороны линии фронта.
Первые дни прошли для Петра незаметно. Он просто приходил в себя, вживаясь в человеческую жизнь. В нормальную жизнь. Много спал, ел, смотрел на реку и город из окна. Его вдруг охватила острая жалость к себе, сожаления о потерянном мире, о родителях, мучительность всего пережитого за два года разом навалилась на него, без остатка затопив сознание. Он даже не сопротивлялся этой силе, потому что где-то в глубине души знал - это лишь волна, которая долго сдерживалась и теперь без остатка обрушилась, терзая память, а важнейшим свойством волн является их преходящесть и три ключевые точки-стадии: первая - начало, когда тебя медленно поднимает вверх, вторая - пик волны и третья - спад и конец, вот и Донев решил, с поистине не детской мудростью, просто пережить, переждать волну. И вскоре деятельная натура взяла верх над меланхолией. Он и сам по началу не заметил, как изменилось собственное восприятие всего вокруг, а вот наблюдательному взгляду доктора стало достаточно очевидным, что мальчик воспрял духом и уже готов к приключениям, пусть даже сам и не сознает того.

 все сообщения
Treasure Дата: Четверг, 03.03.2011, 23:44 | Сообщение # 6
Птичка
Группа: Модераторы
Сообщений: 728
Награды: 12
Статус: Offline
Атаман, проект преинтереснейший smile
Поскольку времена, не столь давние, то читать вдвойне интересно. Все таки есть уже свое представление о том времени
Как бы развивалась наша история, если допустить победу белой армии. Я прям даже увлеклась, когда стало понятно куда дело клонится.
Н-да. Хотелось бы знать, что из этого могло получиться...

Почему то еще в самом начале книги сложилось впечатление, что их, конечно, отрезало, но в нашем времени-реальности они тоже остались.
Как бы раздвоились. И наша история пошла своим чередом, а они творят свою собственную не в ущерб нашей.

Тааааак иеще пункт третий(пока не забыла) - прочитала в отзывах, что события планируют разворачиваться в трех временных рамках.
И в наше время тоже........ Такой глобальный и неожиданный ход. Мне как то трудно представить во что это могло бы вылиться.
Наверно было бы лучше. И хотя судьбы и нет, но то что должно произойти оно все равно происходит(((



Жизнь - это шанс, используй его. (с)
 все сообщения
Кержак Дата: Пятница, 04.03.2011, 05:56 | Сообщение # 7
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16021
Награды: 39
Статус: Offline
задумка есть да.
посмотрим к чему все выльется.
но вообще - хочется показать мир Материка в 19-20 годах, затем будет срез нашей земной реальности и наконец мир материка уже по сути современный нам, в его отличии от нашей современности - скажем так - развившийся за почти 100 лет Материк.
 все сообщения
Каури Дата: Суббота, 28.04.2012, 19:31 | Сообщение # 8
Хранительница
Группа: Хранительница
Сообщений: 14497
Награды: 153
Статус: Offline
Quote (Кержак)
но вообще - хочется показать мир Материка в 19-20 годах, затем будет срез нашей земной реальности и наконец мир материка уже по сути современный нам, в его отличии от нашей современности - скажем так - развившийся за почти 100 лет Материк.


Задумка классная. Неужели не хочется вернуться к этому проекту и дописать его.
Понятно, что нуно вложить в него много сил, планка высокая, но разве это не по зубам атаману Кержаку?


 все сообщения
Форум Дружины » Авторский раздел » тексты атамана Кержака » Материк - Сибирь (еще один проект))))
  • Страница 1 из 1
  • 1
Поиск:

Главная · Форум Дружины · Личные сообщения() · Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · PDA · Д2
Мини-чат
   
200



Литературный сайт Полки книжного червя

Copyright Дружина © 2021